(Римл. XIV, 10)? Между тем он не
сделал того же, когда писал колоссянам, но с великою властию обращается к ним и любомудрствует так:
да никтоже
убо вас осуждает о ядении, или о питии, и еще:
аще умросте со Христом от стихий мира, почто аки
живуще в мире стязаетеся; не коснися, ниже вкуси, ниже осяжи; яже суть вся во истление употреблением (Колос.
II, 16. 20. 21. 22). Почему же он так поступает? Потому что эти были сильны, а римляне еще нуждались в большой
снисходительности, и он ожидал, пока вера окрепнет в их душах, опасаясь, чтобы с преждевременным истреблением плевел не
вырвать с корнями и растений здраваго учения. Поэтому он и не осуждает их прямо, и не оставляет без осуждения, но
касается их незаметно и прикровенно, в осуждении других; ибо словами:
своему Господеви стоит и
падает (Римл. XIV, 4), он повидимому заграждает уста укоряющему (другого), но на самом деле влияет на душу
этого последняго, показывая, что предпочитать то или другое (из пищи) свойственно не твердым и не стоящим непоколебимо,
но еще колеблющимся, находящимся в опасности пасть, если не устоят. Таким же образом он поступает и здесь вследствие
великой слабости укоряемых. Он не явно нападает (на обличаемаго), но похвалами тому, кто соблюдает свою девицу, наносит
ему сильный удар. Что же говорит он?
А иже стоит твердо сердцем своим (1 Кор. VII, 37). Это сказано
для противопостановления с тем, кто легко и скоро колеблется, не умея ходить твердо и стоять мужественно. Потом заметив,
что этого слова достаточно для влияния на душу такого человека, смотри, как он опять прикрывает речь, приводя причину не
слишком достойную порицания. Сказав:
а иже стоит твердо сердцем своим, он присовокупил:
не имый нужды, власть же имать, хотя последовательнее было бы сказать: кто стоит твердо и не
находит этого дела непристойным. Так как это было бы слишком разительно, то вместо этого он употребляет другое выражение
в его утешение, предоставляя ему лучше ссылаться на такую причину. Не так тяжело удерживать кого-нибудь от дела нуждою,
как стыдом: первое - касается души слабой и жалкой, а последнее - испорченной и неумеющей правильно судить о качестве
дел. Впрочем говорить это еще было не время: даже по настоятельной нужде не следует препятствовать желающей быть
девственницей, но должно мужественно стоять против всего, что препятствует этому прекрасному стремлению, как говорит
Христос:
иже любит отца или матерь паче Мене несть Мене достоин (Матф. X, 37). Когда мы принимаем
что-либо благоугодное Богу, то всякий, препятствующий этому, есть враг и неприятель, кто бы он ни был, отец или мать.
Павел же, снисходя к несовершенству слушателей, написал следующее: а
иже стоит твердо, не имый нужде,
(1 Кор. VII, 37); и не остановился на этом, - хотя не
имый нужды, и
власть
имеяй означают одно и тоже, - но обширною речью и безпрестанным повторением позволений утешает слабый и
низменный ум, присоединяя далее и другую причину:
иже разсудил есть в сердце своем (1 Кор. VII,
37). Ибо недостаточно быть свободным, чтобы только за это не подлежать ответственности, но когда кто избрал и разсудил,
тогда он поступает хорошо. Потом, чтобы ты не заключил из такой великой снисходительности, что нет никакого различия
(между тем и другим делом), он опять излагает различие между ними, хотя с осторожностью, излагает в (ясных) словах:
темже и вдаяй браку (свою деву) добре творит и не вдаяй, лучше творит (1 Кор. VII, 38). А на
сколько лучше, он не объяснил опять по той же причине; если же ты хочешь знать, то послушай Христа, Который говорит:
ни женятся, ни посягают, но яко ангели Божии на небеси суть (Матф. XXII, 30). Видишь ли различие,
на какую высоту девство вдруг возносит смертнаго, когда оно есть истинное девство?
79. Чем, скажи мне, отличались
от ангелов Илия, Елисей и Иоанн, эти истинные любители девства? Ничем, кроме того, что они были облечены смертною
природою; а во всем прочем, если точно изследовать это, они окажутся нисколько не хуже тех; даже и этот самый кажущийся
недостаток много служит к похвале их. Какое мужество, какое любомудрие было у тех, которые, живя на земле и подчиняясь
необходимости смертной природы, могли достигнуть такой добродетели! А что их сделало такими девство, ясно из следующаго;
если бы они имели жен и детей, то не так легко поселились бы в пустыне, не стали бы презирать домов и всего житейскаго;
а теперь, освободившись от всех этих оков, они жили на земле, как на небе; не нуждались ни в стенах, ни в кровле, ни в
постеле, ни в трапезе, ни в чем ином подобном, но вместо кровли им было небо, вместо постели - земля, вместо трапезы -
пустыня; и то, что для других кажется причиною голода, безплодие пустыни, это самое тем святым доставляло изобилие. Они
не нуждались ни в виноградных лозах, ни в точилах, ни в посевах, ни в жатве, но источники, реки и озера доставляли им
обильное и приятное питье, а трапезу одному из них приготовлял ангел, чудесную и необыкновенную и более обильную, чем
обычно у людей: одного хлеба, говорится (в Писании), было достаточно на
