Творения - [5]

В прежних сил закат,

К работе призван кат.

А впрочем, все страшней и проще:

С плодами тел казненных на полях не вырастают рощи.

Казнь отведена в глубь тайного двора —

Здесь на нее взирает детвора.

Когда толпа шумит и веселится,

Передо мной всегда казненных лица.

Так и теперь: на небе ясном тучка —

Я помню о тебе, боярин непокорный Кучка!

2

В тебе, любимый город,

Старушки что-то есть.

Уселась на свой короб

И думает поесть,

Косынкой замахнулась — косынка не простая;

От и до края летит птиц черных стая.

<1909>

29 . "Я не знаю, земля кружится или нет…"

Я не знаю, Земля кружится или нет,

Это зависит, уложится ли в строчку слово.

Я не знаю, были ли мо<ими> бабушкой и дедом

Обезьяны, т<ак> к<ак> я не знаю, хочется ли мне сладкого или кислого.

Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы солнце

И жилу моей руки соединила обшая дрожь.

Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза,

Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).

Но я хочу, чтобы, когда я трепещу, общий трепет приобшился вселенной.

И я хочу верить, что есть что-то, что остается,

Когда косу любимой девушки заменить, напр<имер>, временем.

Я хочу вынести за скобки общего множителя, соединяющего меня, Солнце, небо, жемчужную пыль.

<1909>

30 . "Я переплыл залив Судака…"

Я переплыл залив Судака.

Я сел на дикого коня.

Я воскликнул:

России нет^*, не стало больше,

Ее раздел рассек, как Польшу.

И люди ужаснулись.

Я сказал, что сердце современного русского^* висит, как нетопырь.

И люди раскаялись.

Я сказал:

О, рассмейтесь, смехачи^*!

О, засмейтесь, смехачи!

Я сказал: Долой Габсбургов!^* Узду Гогенцоллернам!

Я писал орлиным пером. Шелковое, золотое, оно вилось вокруг крупного стержня.

Я ходил по берегу прекрасного озера, в лаптях и голубой рубашке. Я был сам прекрасен.

Я имел старый медный кистень с круглыми шишками.

Я имел свирель из двух тростин и рожка отпиленного.

Я был снят с черепом в руке^*.

Я в Петровске^* видел морских змей.

Я на Урале перенес воду из Каспия в моря Карские.

Я сказал: Вечен снег высокого Казбека, но мне милей свежая парча осеннего Урала.

На Гребенских горах^* я находил зубы ската и серебряные раковины вышиной в колесо фараоновой колесницы.

Конец 1909 — начало 1910

31 . Мария Вечора

Выступы замок простер

В синюю неба пустыню.

Холодный востока костер

Утра встречает богиню.

И тогда-то

Звон раздался от подков.

Бел, как хата,

Месяц ясных облаков

Лаву видит седоков.

И один из них широко

Ношей белою сверкнул,

И в его ночное око

Сам таинственный разгул

Выше мела белых скул

Заглянул.

«Не святые, не святоши,

В поздний час несемся мы,

Так зачем чураться ноши

В час царицы ночи — тьмы!»

Уж по твердой мостовой

Идут взмыленные кони.

И опять взмахнул живой

Ношей мчащийся погони^*.

И кони устало зевают, замучены,

Шатаются конские стати.

Усы золотые закручены

Вождя веселящейся знати.

И, вящей породе поспешная дань,

Ворота раскрылися настежь.

«Раскройся, раскройся, широкая ткань,

Находку прекрасную застишь.

В руках моих дремлет прекрасная лань!»

И, преодолевая странный страх,

По пространной взбегает он лестнице

И прячет лицо в волосах

Молчащей кудесницы.

«В холодном сумраке покоя,

Где окружили стол скамьи,

Веселье встречу я какое

В разгуле витязей семьи?»

И те отвечали с весельем:

«Правду промолвил и дело.

Дружен урод с подземельем,

И любит высоты небесное тело».—

«Короткие четверть часа

Буду вверху и наедине.

Узнаю, льнут ли^* ее волоса

К моей молодой седине».

И те засмеялися дружно.

Качаются старою стрелкой часы.

Но страх вдруг приходит. Но все же наружно

Те всадники крутят лихие усы…

Но что это? Жалобный стон и трепещущий говор,

И тела упавшего шум позже стука.

Весь дрожа, пробегает в молчании повар

И прочь убегает, не выронив звука.

И мчатся толпою, недоброе чуя,

До двери высокой, дубовой и темной,

И плачет дружинник, ключ в скважину суя,

Суровый, сердитый, огромный.

На битву идут они к женственным чарам,

И дверь отворилась под тяжким ударом

Со скрипом, как будто, куда-то летя,

Грустящее молит и плачет дитя.

Но зачем в их руках заблистали клинки?

Шашек лезвия блещут из каждой руки.

Как будто заснувший, лежит общий друг,

И на пол стекают из крови озера.

А в углу близ стены — вся упрек и испуг —

Мария Вечора.

<1909–1912>

32 . "Полно, сивка, видно, тра…"

Полно, сивка, видно, тра^*

Бросить соху. Хлещет ливень и сечет.

Видно, ждет нас до утра

Сон, коняшня и почет.

<1909–1912>

33 . Трущобы

Были наполнены звуком трущобы,

Лес и звенел и стонал,

Чтобы

Зверя охотник копьем доконал.

Олень, олень, зачем он тяжко

В рогах глагол любви несет?

Стрелы вспорхнула медь на ляжку,

И не ошибочен расчет.

Сейчас он сломит ноги оземь

И смерть увидит прозорливо,

И кони скажут говорливо:

«Нет, не напрасно стройных возим».

Напрасно прелестью движений

И красотой немного девьего лица

Избегнуть ты стремился поражений,

Копьем искавших беглеца.

Все ближе конское дыханье

И ниже рог твоих висенье,

И чаше лука трепыханье,

Оленю нету, нет спасенья.

Но вдруг у него показались грива

И острый львиный коготь,

И беззаботно и игриво

Он показал искусство трогать.

Без несогласья и без крика

Они легли в свои гробы,

Он же стоял с осанкою владыки —

Были созерцаемы поникшие рабы.

<1910>

34 . Змей поезда. Бегство

Посвящается охотнику за лосями, павдинцу^* Попову; конный, оннапоминал Добрыню. Псы бежали за ним, как ручныеволки. Шаг его — два шага простых людей.