Творения - [27]

Труна — домовина для мертвых,

Где нельзя шевельнуться, —

Все вы течете из тройки,

А дело, добро — из озера два.

Дева и дух, крылами шумите оттуда же.

Два — движет, трется — три.

«Трави ужи», — кричат на Волге,

Задерживая кошку.

Начало 1922

190 . Всем

Есть письма — месть.

Мой плач готов,

И вьюга веет хлопьями,

И носятся бесшумно духи.

Я продырявлен копьями

Духовной голодухи,

Истыкан копьями голодных ртов.

Ваш голод просит есть,

И в котелке изящных чум

Ваш голод просит пищи — вот грудь надармака!

И после упадаю, как Кучум^*

От копий Ермака.

То голод копий проколоть

Приходит рукопись полоть.

Ах, жемчуга с любимых мною лиц

Узнать на уличной торговке!

Зачем я выронил эту связку страниц?

Зачем я был чудак неловкий?

Не озорство озябших пастухов^* —

Пожара рукописей палач, —

Везде зазубренный секач^*

И личики зарезанных стихов.

Все, что трехлетняя година нам дала,

Счет песен сотней округлить,

И всем знакомый круг лиц,

Везде, везде зарезанных царевичей тела,

Везде, везде проклятый Углич!

Апрель-май 1922

191 . "Святче божий!.."

Святче божий!^*

Старец, бородой сед!

Ты скажи, кто ты?

Человек ли еси,

Ли бес?

И что — имя тебе?

И холмы отвечали:

Человек ли еси,

Ли бес?

И что — имя тебе?

Молчал.

Только нес он белую книгу

Перед собой

И отражался в синей воде.

И стояла на ней глаголица старая,

И ветер, волнуя бороду,

Мешал идти

И несть книгу.

А стояло в ней:

«Бойтесь трех ног у коня,

Бойтесь трех ног у людей!»

Старче божий!

Зачем идешь?

И холмы отвечали:

Зачем идешь?

И какого ты роду-племени,

И откуда — ты?

Я оттуда, где двое тянут соху,

А третий сохою пашет.

Только три мужика в черном поле

Да тьма воронов!

Вот пастух с бичом,

В узлах чертики

От дождя спрятались.

Загонять коров помогать ему они будут.

Май — июнь 1922

192 . "Не чертиком масленичным…"

Не чертиком масленичным

Я раздуваю себя

До писка смешиного

И рожи плаксивой грудного ребенка.

Нет, я из братского гроба

И похо<рон> — колокол Воли.

Руку свою подымаю

Сказать про опасность.

Далекий и бледный, но не <житейский>

Мною указан вам путь,

А не большими кострами

Для варки быка

На палубе вашей,

Вам знакомых и близких.

Да, я срывался и падал,

Тучи меня закрывали

И закрывают сейчас.

Но не вы ли падали позже

И <гнали память крушений>,

В камнях <невольно> лепили

Тенью земною меня?

За то, что напомнил про звезды

И был сквозняком быта этих голяков,

Не раз вы оставляли меня

И уносили мое платье,

Когда я переплывал проливы песни,

И хохотали, что я гол.

Вы же себя раздевали

Через несколько лет,

Не заметив во мне

Событий вершины,

Пера руки времен

За думой писателя.

Я одиноким врачом

В доме сумасшедших

Пел свои песни-лекар<ства>.

Май-июнь 1922

193 . "Я вышел юношей один…"

Я вышел юношей один

В глухую ночь,

Покрытый до земли

Тугими волосами.

Кругом стояла ночь,

И было одиноко,

Хотелося друзей,

Хотелося себя.

Я волосы зажег,

Бросался лоскутами, кольцами

И зажигал кр<угом> себя <нрзб>,

Зажег поля, деревья —

И стало веселей.

Горело Хлебникова поле,

И огненное Я пылало в темноте.

Теперь я ухожу,

Зажегши волосами,

И вместо Я

Стояло — Мы!

Иди, варяг суровый Нансен^*,

Неси закон и честь.

Начало 1922?

194 . "Еще раз, еще раз…"

Еше раз, еще раз,

Я для вас

Звезда.

Горе моряку, взявшему

Неверный угол своей ладьи

И звезды:

Он разобьется о камни,

О подводные мели.

Горе и Вам, взявшим

Неверный угол сердца ко мне:

Вы разобьетесь о камни,

И камни будут надсмехаться^*

Над Вами,

Как вы надсмехались

Надо мной.

<Май 1922>

Поэмы

195 . Зверинец

Посв<ящается> В. И.^*

О, Сад, Сад!

Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную схватку.

Где немцы ходят пить пиво.

А красотки продавать тело.

Где орлы сидят подобны вечности, означенной сегодняшним, еще лишенным вечера, днем.

Где верблюд, чей высокий горб лишен всадника, знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая.

Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем.

Где наряды людей баскующие^*.

Где люди ходят насупившись и сумные.

А немцы цветут здоровьем.

Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а черно-желтый клюв — осенней рощице, — немного осторожен и недоверчив для него самого.

Где синий красивейшина^* роняет долу хвост, подобный видимой с Павдинского^* камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков, и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы.

Где у австралийских птиц^* хочется взять хвост и, ударяя по струнам, воспеть подвиги русских.

Где мы сжимаем руку, как если бы в ней был меч, и шепчем клятву: отстоять русскую породу ценой жизни, ценой смерти, ценой всего.

Где обезьяны разнообразно злятся и выказывают разнообразные концы туловища и, кроме печальных и кротких, вечно раздражены присутствием человека.

Где слоны, кривляясь, как кривляются во время землетрясения горы, просят у ребенка поесть, влагая древний смысл в правду: «Есть хоцца! Поесть бы!» — и приседают, точно просят милостыню.

Где медведи проворно влезают вверх и смотрят вниз, ожидая приказания сторожа.

Где нетопыри висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского.

Где грудь сокола напоминает перистые тучи перед грозой.

Где низкая птица^* влачит за собой золотой закат со всеми углями его пожара.

Где в лице тигра, обрамленном белой бородой и с глазами пожилого мусульманина, мы чтим первого последователя пророка и читаем сущность ислама.