Творение и анархия. Произведение в эпоху капиталистической религии - [31]

с рождением Христа, вечным и историческим; божественную анархию с царствованием над миром и экономикой спасения?

Стоило бы добавить пару слов по поводу связи капитализма с анархией. Один из четырёх негодяев в фильме «Сало» Пазолини произносит фразу: «Единственная подлинная анархия – это анархия власти». Ровно о том же, и задолго до того, писал Беньямин: «Нет ничего более анархического, чем буржуазный порядок». Мне представляется, что их предположения стоит воспринимать всерьёз. Беньямин и Пазолини улавливают глубинный признак капитализма, который, вероятно, есть наиболее анархическая власть из когда-либо существовавших, в буквальном смысле – в том, что у него не может быть archè, ни начала, ни основы. Но и в этом случае капиталистическая религия показывает свою паразитическую зависимость от христианской теологии.

В качестве парадигмы капиталистической анархии здесь выступает христология. В IV–VI веках Церковь была глубочайшим образом расколота спорами об арианстве, в эти непримиримые споры был вовлечён весь восточный христианский мир, включая императора. Проблема касалась archè, первоначала Бога-Сына. Как Арий, так и его оппоненты сходились в том, что Бог-Сын произошёл от Бога-Отца, и случилось это «прежде всех веков» (ср. “pro chronon aionion” у Ария, “pro panton ton aionon” у Евсевия Кесарийского). Арий уточнял также, что Бог-Сын появился achronos, вне времени. Проблема здесь состояла не столько в хронологическом предшествовании (времени ещё не существовало) и не только в иерархии («первенство» Бога-Отца над Богом-Сыном разделялось и многими антиарианцами); речь шла скорее о том, чтобы решить: Бог-Сын – то есть слово и действие Божье – происходит от Бога-Отца или же, как и Он сам, не имеет начала, anarchos, ни от кого не происходит.

Текстологический анализ рукописей Ария и его противников в самом деле показывает, что ключевым термином этой полемики является именно anarchos (без-начала, без archè, в том двойственном смысле, который имеется в греческом: основы и начала).

Арий утверждал, что в то время как Бог-Отец абсолютно «анархичен», Бог-Сын имеет начало (en archei), но не «анархичен» поскольку имеет Бога-Отца в своей основе.

Епископы, собранные императором Констанцием на Сардикийском соборе (343 год), недвусмысленно опровергли этот еретический тезис, который давал Слову прочную основу в Боге-Отце, и подтвердили, что Бог-Сын столь же «анархичен» и как таковой «абсолютно, безначально, бесконечно (“pantote, anarchos kai ateleutetos”) царствует вместе с Отцом»¹⁶.

Почему же этот спор, если абстрагироваться от всех его византийских тонкостей, представляется мне таким важным? Потому что с того момента, как Бог-Сын назван Словом и Действием Бога-Отца и даже, точнее, главным актором «экономики» спасения, то есть божественного управления миром, центральным вопросом становится «анархичность», то есть безначальность, – языка, действия и управления. Капитализм наследует, секуляризует и доводит до крайности анархический характер христологии. Без понимания этого исходного анархического вектора христологии невозможно понять ни последующее историческое развитие христианской теологии (с её скрытым атеологическим креном), ни историю западной философии и политики: с их дистанцией между онтологией и праксисом, между бытием и действием, и как следствие – с акцентом на воле и свободе. Анархическая природа Христа означает, в конечном счёте, что в современном Западном мире язык, праксис и экономика не имеют основы в бытии.

Теперь становится яснее, почему капиталистическая религия и вытекающие из неё философские доктрины столь нуждаются в свободе и воле. Свобода и воля попросту означают тот факт, что бытие и действие, онтология и праксис, прочно соединённые между собой в античном мире, теперь разделяются. Человеческая деятельность больше не основывается на бытии – и потому она свободна, то есть подчиняется случаю и вероятности.

Здесь прерывается моя краткая археология капиталистической религии. Никакого заключения не будет. На самом деле, я полагаю, что в философии, как и в искусстве, мы не можем «заключить» произведение: мы можем только оставить его, как говорил Джакометти о своих картинах. Но если есть что-то, что я хотел бы доверить вашему размышлению – то это именно проблема анархии.

Я не призываю к возвращению на твёрдую землю бытия, в противовес анархии власти: даже если такой фундамент у нас когда-то был, мы его несомненно утратили или потеряли к нему ключ. Однако я уверен, что ясное понимание глубокой анархической природы нашего общества – это единственный путь к корректной постановке проблемы власти и, вместе с тем, подлинной анархии. Анархия – это то, что становится возможным только тогда, когда мы постигаем анархию власти. Творение и разрушение здесь совпадают без остатка. Но, по словам Мишеля Фуко, то, что мы таким образом приобретаем – «есть лишь развёртывание пространства, где наконец-то можно снова начать мыслить»¹⁷.

Примечания

I. АРХЕОЛОГИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСКУССТВА

1 См.: Кожев А. Введение в чтение Гегеля ⁄ Пер. А.Г. Погоняйло. СПб.: Наука, 2003.