Творец - [24]

— Понимаю, — уверенно ответил я и убрал записную книжку. Такси еще постояло минуту и рвануло с места. Унося меня от нее, от воспоминаний трех летней давности. Решать чужие проблемы, за большие деньги.

Девочки на месте не оказалось, да и адрес этот был, по меньшей мере, интересным.

— Вам точно сюда? — Переспросил, принимающий плату за проезд, таксист.

Я бегло сравнил исходный пункт прибытия с адресом на бумажке и утвердительно мотнул головой, — подождете минут десять, пятнадцать, попросил я. Если не вернусь, там денег я дал с лихвой.

Он потряс в ладони увесистую пачку и улыбнувшись ответил, — за это, за это я простою тут теперь хоть целые сутки. Деньги облегчают понимание.

Это было обшарпанное, старое двухэтажное здание, в промышленном районе города. Все здесь казалось ни менее ветхим. Старые облупившиеся колонны со строгими пустыми глазницами немыслимых рабочих и работниц, годов не иначе двадцатых выпуска. Они безмолвно посматривали на меня со своей высоты. Ехидно посмеиваясь, глядя на измененную теперь субстанцию окружающего их мирка. На их лицах застыла предвечная сила борьбы за это. Они то точно знали как жить. Странно вообще, что здесь еще живут люди. Квартиру я нашел сразу, долго звонил. Но когда понял, что звонок не работает, попробовал постучать. В место глухого стука дверь неожиданно отварилась. Я вошел. В единственной комнате было пусто. Окно, занавешенное легкой, старой тюлю. Стол, стул, какая — то картина на стене. Какая-то? Да нет, это же наша с ней картина. Боже это же наша с ней картина!!!!

Лернону совсем стало не по себе. Снова закружилась голова и пересохло в горле, но читать он не переставал:

После нашего сумбурного знакомства, она как то легко предложила показать мне свой город. Она прямо таки настаивала на слове «свой». Или просто в ее интерпретации это звучало пафосно. Она повела меня на выставку их местных художников.

— Вот она, — торжественно объявила моя незнакомка, — любуйся!

Передо мной возникло среднего размера полотно с размашисто накиданными на нем маками. Одни маки цвели, другие складывались в бутоны, третьи сворачивались в коробочки.

— Маки и только маки. Правда, чудо? — Спросила тогда она. — Ты любишь цветы?

— Да, — тихо ответил я.

— А я терпеть не могу, — прозвучало смелое заявление. — И еще терпеть не могу музеи, здесь нельзя курить. А вот они, — и она ткнула мизинцем в полотно, — они мне очень нравятся. Когда-нибудь я накоплю миллион денег и куплю ее.

— Не думаю, что это произведение стоит миллиона денег, — усомнился я.

— Думаешь, — весело пискнула она, — а я думаю, что стоит. Все чего-то, да стоит. У всего есть своя цена. Вот у тебя какая она?

Я поразился, — а разве у людей есть цена?

— А ты думаешь что ты, — и на этот раз ее замечательный мизинец смотрел мне в подбородок, — важнее этой картины. Для кого-то возможно и так. А вот для меня и вовсе нет.

И она глупо расхохоталась и бросилась вприпрыжку из зала выставки.

— Ну, — кричала она мне, — не отставай.

Я бежал за ней как мальчик. Я совсем не люблю цветы, кричала она на весь музей. Люди оборачивались на нас, пробегающих мимо, и недоумевали.

— Я только люблю в центре, у цветочных рядов копаться в свежих бутонах роз. Там иногда попадаются малюсенькие такие жучки.

Наконец я догнал ее, догнал и прижал к себе. И она, уже глядя своими не моргающими огромными глазами мне прямо в душу, прошептала:

— Там иногда живут маленькие такие цветочные жучки. Они строят там свои отношения, приходят с работы, пьют чай на вечерней кухне. Смотрят друг другу в глаза и разговаривают.

— Жучки? — Только и переспросил я, улыбаясь.

— Жучки, — хихикнула она, и прижалась ко мне сильнее, — жучки, да и только.

Потом мы пили с ней чай.

— Здесь самые вкусные булки в городе, — шептала она мне, шептала и снова смеялась, — Они наверняка что-то туда подсыпают? Просто булка, сама по себе, не может быть вот такой вкусной, как ты думаешь?

Я смотрел на нее и поражался, чудо да и только.

— Давай, — сумбурно вскрикнула она, — давай писать друг другу письма. Прямо сейчас, на салфетках. Вот только я буду как ты, а ты будешь мною. Ты понял меня?

— Я постараюсь, — взмолился я. Но она уже притащила откуда то, кучу бумаги, аккуратно поделила пополам и снарядив меня шариковой ручкой, принялась за таинство письма.

— Я пишу от твоего имени, — напутствовала она меня, — ты же не забыл?

— Я помню, — вздохнул с усердием я, и начал писать.

Здравствуй мой недавний незнакомец, — начал нерешительно я. Пишу тебе, только потому, что страшно соскучилась. И возможно ли в нашем возрасте вот так вот запросто и страшно соскучиться? Вопрос конечно.

— Что за ерунду ты там написал? — Она выдернула мой лист и весело рассмеялась.

— Да, — ухнула она разочарованно, — с воображением у тебя прямо таки беда. На вот прочти, — и она сунула мне свой вариант, моего же письма, к ней. И пока я читал, она строчила новые письма. Я аккуратно взял салфетку и прочел:

Здравствуй дорогой мой человек, не обижайся на меня, что я не звоню не шлю злополучные СМСки, а просто и банально пишу тебе это письмо. Просто бумага стерпит все, а вот на счет сотовой связи я не уверен, потому и пишу, да и ладно. Скучаю по тебе ужасно, иногда долгим, безмолвным вечером, я сижу у окна и с теплотой смотрю куда то в даль, там бывает дождь, и капли резво падают на стекло протачивают себе немыслимые пути и тоннели. Я пытаюсь пальцем проследить их путь, но редко удается угадать его до конца. Там бывает снег, и метет, метет, кружится вихрем белое безмолвие. А иногда бывает чистое черное небо, и ковер звезд, усыпавший его, но вся эта красота не имеет никакого значения без тебя. Но ты опять где-то. Конечно не со мной и конечно счастлива.