Творцы русской идеи - [131]

В 1965 году в Тбилиси прошел Всесоюзный симпозиум по проблеме ценностей, на котором грузинские коллеги поставили вопрос о возможности аксиологии в пределах широко понимаемой философии марксизма. Московская делегация (за редкими исключениями) возражала. Ильенкова здесь не было, но его единомышленники рьяно отстаивали идею всемогущества и всеполноты знания: только несовершенством познавательного аппарата можно объяснить то, что в глазах иных людей предмет значит больше, чем он есть на самом деле.

Сегодня упоминание о ценностях может вызвать горькую усмешку. Какие там ценности, какие святыни после гражданской войны в Тбилиси, в ходе которой погиб законно избранный президент(?!), после кровавых событий в Осетии, Абхазии и Чечне? Разговоры о святынях и почитание святынь — разные вещи. Надо полагать, что Сталину приходилось пить «за все святое» — традиционный тост грузинского застолья, но это компрометирует не святыни, а только Сталина. И расстрел российского парламента — позор тем, кто наводил орудия, а не укор народному представительству. Никакая злая сила не может вытоптать побеги добра.

Каждый человек — микрокосм, неповторимый духовный мир, который рушится вместе со смертью. Неужели ничего не переходит в макрокосм? Быть не может! Что-то нетленное продолжает жить в духовности народа и человечества, может исчезнуть только после гибели культуры. Увы, это реальная возможность. Как избежать ее? Человеческий ум давно задумался над изменением самой природы человека. Гердеру мерещились более совершенные существа — «ангелы», которые придут нам на смену. Сказано это было мимоходом и не оставило в философии заметного следа. А вот наши — Соловьев, Федоров, Циолковский — термин «сверхчеловек» истолковали как некую высокую цель мирового процесса, прежде всего как достижение индивидуального бессмертия (не души, а целостного человека). Космос станет разумным, превратится в великое совершенство. Вернадский создал учение о ноосфере.

Если фантазировать о будущем, то плодотворна именно такая перспектива. Студентом будучи, в споре с преподавателем из озорства изрек я на семинаре (и получил за это двойку): Бог не причина, а результат развития. Я и не ведал, что проблема не нова: немецкие мистики утверждали, что Богу предшествовало некое темное, безосновное и бессознательное первоначало; иные считали, что он не развернулся в своей полноте, что он «приидет», разольется повсюду и начнется тогда подлинная история.

Способность мыслить поистине божественна. Не менее божествен дар любви. Речь идет не только о половой любви, но о более всеобъемлющей способности преодолеть эгоизм как жизненный принцип. Императив любви пришел на смену ветхозаветным запретам, это был подлинный этический взрыв, создавший современную духовную жизнь, как некогда Большой взрыв создал Вселенную.

Осмысление космического значения новой этики пришло не сразу. Потребовалось почти две тысячи лет, чтобы понять подлинное ее содержание. Опять назову Соловьева и его ученика Флоренского. Первый к концу жизни осознал, что этика — центр подлинного философствования, второй указал на онтологический смысл любви. Для Спинозы любовь — «модус мышления», по Флоренскому любовь — не психологическое состояние, а «онтологический акт», нечто субстанциальное, «переход в новую действительность».

Циолковский понимал, что на пути к совершенству предстоит преодолеть опасный рубеж, чреватый возможностью самоуничтожения цивилизации (ядерную катастрофу). Пройти этот рубеж человечество сможет, только изменив свою нравственную природу, сделав этику любви всеобщим принципом поведения, превратив ее в онтологию человеческого бытия. А там, глядишь, изменится не только нравственная, но и физическая природа человека, преодоление эгоизма перерастет в преодоление смерти. Это из области фантазии, но лучше такая фантазия, чем бескрылое и безрадостное ожидание всеобщей катастрофы.

Рассуждения о неизбежности самоуничтожения человечества опасны и безнравственны. Они парализуют волю в критической ситуации. Пассивное ожидание страшного конца недостойно человека, — настаивал Бердяев. Говоря о космическом аспекте человеческого существования, он имел в виду противодействие атомному апокалипсису и прорыв в высшие сферы бытия. Пассивному ожиданию «конца света» Бердяев противопоставил «активный эсхатологизм» как «оправдание» творчества человека. Ссылаясь на Н. Федорова, Бердяев писал, что конец мира есть дело богочеловеческое, что в него входят активность и творчество человека: человек не только претерпевает конец, но и уготовляет его. Конец есть не только разрушение мира и суд, но также просветление и преображение мира, как бы продолжение творения. Русский космизм — это не только теоретическое обоснование межпланетных путешествий. Другой, более важный аспект — ответственность за Космос, за созданную культуру, за грядущую ноосферу, которой суждено стать новым фактором развития Вселенной. Вся русская философия конца XIX — начала XX века космична, пронизана идеей всеединства, взаимной связи микро- и макрокосмоса. Религиозно-философский ренессанс и русский космизм — это одно и то же.