Творчество Лесной Мавки - [9]

Шрифт
Интервал

 От этих огней не согреться.
 Но нам-то, пожалуй, видней —
 мы с искрою Вечности в сердце
 бросаемся в грязь площадей.
 Я бездарь у жизни учиться,
 один мне обычай знаком —
 по теплому следу Жар-птицы
 бежать дурноватым щенком.
 Где небо сливается с тиной,
 где нет уже Божьей земли —
 искрятся тоской журавлиной
 блуждающие огни.

* В небе Гончий пес *

 В небе Гончий пес
 Хриплым лаем захлебнулся.
 Над домом моим,
 над Русью —
 волчьи тропы звезд.
 Егеря трубят.
 Беспощадна, до восхода
 В небесах идет охота.
 Август. Звездопад.

* Белый город над черной рекой, *

 Белый город над черной рекой,
 где невиданный свет и покой.
 Здесь нет страха, обиды и лжи.
 Бела яблоня сад сторожит.
 Этот город небесный хорош,
 да к нему через муки идешь.

Шиповник

 Царапнется в руку шиповник,
 Как будто бы просит: живи.
 Напомнит — ты к жизни прикован
 Молитвенной силой любви.
 И битые стужею ветви
 Несмело протянет к тебе
 Шиповник — попутчик верный
 В людской непростой судьбе.
 Пускай наша участь жестока —
 Судьба всегда западня.
 Шиповник у сумрачных окон
 Тебе напомнит меня.
 Когда от памяти больно —
 Как ангел погибшей любви,
 Царапнется в сердце шиповник,
 Как будто бы просит: живи.

Баллада о фениксе

 Светлый феникс над чужой землей.
 Плачет феникс над своей судьбой.
 Горьки слезы в жемчуг обернет.
 С горлом перерезанным поет.
 Люди ходят слушать песню ту,
 Ищут свою веру и мечту.
 И сбирают ясны жемчуга
 На смертельных выжженных лугах.
 Кто о том прослышали молву —
 Подойдут, натянут тетиву,
 Целят стрелы фениксу в глаза,
 Чтоб крупнее падала слеза.
 И сбирают ясны жемчуга
 На смертельных выжженных лугах.

* Злое чудо в середине зимы — *

 Злое чудо в середине зимы —
 как свеча среди бушующей тьмы —
 сумасшедшая трава на снегу,
 перед небом непреклонным в долгу,
 что хоть день один дано ей прожить,
 все привычные разъяв рубежи.
 К ночи инеем укрылась седым,
 отгорела и истлела, как дым.

* Дни скользят — песок янтарный, *

 Дни скользят — песок янтарный,
 прочь — сквозь сцепленные кисти.
 Так, тщетою календарной —
 разбазариванье жизни.
 Не удержишь, не упросишь!
 Колос не успеет вызреть,
 как уже седая осень.

* Погасли белые звезды — *

 Погасли белые звезды —
 Осыпались мертвым снегом
 Над той последней дорогой,
 Чернеющей и кривою,
 Где пьяный фонарь тускнеет,
 Забытый почти под утро,
 И важные птицы косятся
 Пронзительными глазами.

* У людей одно слыхала я — *

 У людей одно слыхала я —
 «Ты чужая, ты незванка, ты — ничья».
 Без наркоза крылья резала сама,
 Чтоб людские приняли дома.
 Только крылья вырастали всё равно —
 Парусами полоскались за спиной
 И, как плети, били по плечам.
 Я смирялась, я клялась молчать.
 Снова к материнскому крыльцу…
 Полоснет лишь холод по лицу.
 Умоляю — не чужая я,
 Я молитва и беда твоя…

* Может, я жестокая. Прости. *

 Может, я жестокая. Прости.
 Меж людьми живу я зверем — может быть.
 Но взгляд собаки или кошки брошенной
 Душу мне пронзает до кости.

* Жди меня по ту сторону черной реки, *

Рубил ее он над ручьем,

еще не замерз поток…

Ян Болеслав Ожуг
 Жди меня по ту сторону черной реки,
 Когда двери запрут на большие замки
 Все, кого я любила на этой земле,
 Без защиты оставят в хохочущей мгле.
 Жди меня по ту сторону черной реки,
 Когда станут клубиться больные стихи.
 Хлынул свет, и паромщик единственный ждет,
 Под накидкою серой скрывая лицо.
 Отрывая от жизни, ударит весло…
 Жди меня по ту сторону черной реки,
 Где земля помнит корни убитой ольхи.

* Благодарю, Господь. Ты дал мне эту боль *

 Благодарю, Господь. Ты дал мне эту боль,
 Чтоб с сердца моего содрать окаменелость,
 Чтоб вновь оно за всех страдальцев изболелось
 И вновь отозвалось на вечную любовь.

Песенка сумасшедшего

 Вольному — воля, безумному — степь.
 Ну а кто же безумный? Тот, кто в боли ослеп.
 Я потерял человеческий лик.
 Я понимаю звериный язык.
 Вам и прозрение — бред, дребедень.
 Вольному — воля, безумный — мишень.
 Вольному — воля,
 Безумному — поле,
 Ржи вдоль обрыва
 Золотая грива…

Ожугу

 Ты уходишь по талому снегу,
 За тобою чернеет весна.
 И без спросу идут по следу
 Боль и слава — доля одна.
 Нацелилась зоркая Вечность
 Сотней змеиных жал.
 А сочувствия человечьего
 Не познаешь, как Бог не познал.
 Знаешь, стихи — как вороны,
 Свежую чуют беду.
 Знаешь, стихи — как лебеди,
 К дальнему свету ведут…

* Мне не уйти. Веселой травли пляска. *

 Мне не уйти. Веселой травли пляска.
 Гадай, охотник, на каприз судьбы.
 И на снегу, как веер карт цыганских,
 И зверя и псаря легли следы.
 Гадай. Сегодня снег — червонной масти.
 И черной масти — дула зоркий глаз.
 Тебе на круги выпадает счастье.
 Бубновый выстрел обрывает связь.

* Чуяла — были крылья! *

 Чуяла — были крылья!
 Рыжие, цвета пламени.
 Дни мои светом плавили,
 Плечи нестерпимо жгли.
 Чуяла — были крылья!
 Кого полетом прогневала?
 Багряной ризой разорванной
 Волочатся в ржавой пыли.
 На белом карнизе узком
 Встречаю рыжее утро.
 Лишь маленький шаг вперед —
 И в трещинах мостовая,
 Судьба моя ножевая.
 Или как прежде звонкий,
 Чистый верну полет.

* У кошки девять жизней, а у волчицы — тридцать. *

 У кошки девять жизней, а у волчицы — тридцать.
 Ничем не защитится, бегущая на выстрел.
 И меченая пулей, я снова выживаю,
 Тревожа наст февральский, опять бегу по краю…

Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.