Творчество и развитие общества в XXI веке: взгляд науки, философии и богословия - [37]

Русская, прежде всего гуманитарная, мысль, проявляя на протяжении всей известной истории страны «способность к высшим формам опыта»[82], безусловно, полностью сформировала оригинальные духовные, философско-мировоззренческие, науковедческие и методологические основания для функционирования научных школ любой предметной и проблемной направленности. Расцветом этой мысли стали русская философия и русская литература XIX и начала XX вв. Также была сформирована необходимая для школ научно-учебная инфраструктура – академия наук, университеты, коммерческие школы, научные кружки и общества, научные издания, журналы и альманахи, группирующие вокруг себя единомышленников по взглядам на актуальные проблемы общественной жизни. Эти общественные институты рассматривали и предлагали варианты решения общезначимых проблем общетеоретического и прикладного характера, откликались на злобу дня, находясь в поле общепринятой в данном сообществе научной методологии и стилистики. Сформировался также, хотя и с некоторыми особенностями и оговорками, и социальный заказ на продукцию экономической мысли как со стороны общества, так и со стороны государства. Именно по этим соображениям мы имеем полное право рассматривать национальную обществоведческую мысль в качестве российской школы социально-экономической мысли в широком смысле.

Опираясь (в разной степени) на упомянутое общепризнанное концептуальное основание, ряд крупных отечественных мыслителей предметно занимались экономической проблематикой, причём как в методологическом, так и в практическом аспектах. Так, например, крупнейший религиозный философ, автор знаменитой «Философии хозяйства», С. Н. Булгаков известен и как специалист по истории экономических и социальных учений (преподаватель коммерческого института – РЭУ им. Г. В. Плеханова) и как экономист-практик, исследователь проблем формирования земледельческих рынков в России. Как мы видели, труды на экономические темы оставили такие крупные учёные, как В. С. Соловьев, Д. И. Менделеев, П. А. Флоренский, Б. П. Вышеславцев и др. Кроме того, на данной почве постепенно стали появляться и т. н. профессиональные экономисты – И. И. Ян-жул, М. И. Туган-Барановский, А. А. Чупров, П. Б. Струве, А. Д. Билимович, С. Ф. Шарапов и др., которых уже не называли философами, мыслителями, пишущими на экономические темы, и которые внесли значительный вклад в разработку частных проблем экономики и в экономическую науку в целом[83].

Однако следует признать справедливым, что в рамках полностью сложившейся к концу XIX века российской школы социально-экономической мысли (точнее, даже научного мышления) действительно не была сформулирована известная всему миру предметно-арти-кулированная исследовательская программа конкретно экономического толка (подобная, скажем, австрийской), включающая жёстко привязанный к ней аналитический инструментарий, в том системном виде, как это принято в западной научной традиции, и которую можно было бы квалифицировать как «национальная». Это обстоятельство является главным аргументом сторонников отрицания существования российской школы в узком, критериально полном проблемно-инструментальном смысле этого понятия.

Думается, что всё-таки не следует относиться к этому обстоятельству слишком драматично, тем более квалифицируя его как некую неразвитость или отсталость русской мысли. Гносеологическая обусловленность данного обстоятельства была обоснована выше – дробление проблематики, конструирование частичных, отвлечённых, абстрактных предметов казались русским учёным когнитивно бесплодными и методологически неверными из-за потери в таких предметах целостного системообразующего смысла. В унисон формулировке И. Канта о том, что истинная форма знания – это априорное синтетическое знание, русская мысль даже при исследовании проблем прикладного характера ставила перед собой задачи совершенно иного – системного, целостного – масштаба, и в этом она даже, возможно, опередила западную экономическую мысль, которая лишь впоследствии осознала как потребность в ряде неоклассических синтезов, так и в отказе от слишком одиозных абстракций неокпассики и признания того факта, что институты имеют значение. Изначально не вполне вписываясь в направленность и контексты западной экономической науки, при этом в методологическом смысле категорически не принимая совокупности абстрактных допущений политэкономической классики, а также преобладающую дедукцию, универсализм, индивидуализм, схематизм и избыточную формализацию, русская мысль уж тем более не считала делом правильным, серьёзным и полезным применять соответствующую инструментальную аналитику к проблемам духовного, телеологического или аксиологического характера[84].

Подведём некоторые итоги. Анализ дискурса о РЭШ со всей логической очевидностью подтверждает мысль Н. О. Лосского о способности русских к высшим формам опыта, или, что то же самое, доказывает способность России к осуществлению всех разновидностей социального и интеллектуального творчества, результаты которого в виде разнообразных научных теорий, школ, концепций и пр. не только наиболее адекватно отражают специфику социально-экономических процессов, протекающих в России, но и имеют общеметодологическое значение, занимая достойное место в мировой науке.