Творчество и есть жизнь. О прозе Рауля Мир-Хайдарова - [9]

Хозяин области, по площади равной Германии и Франции, вместе взятым, Анвар Тилляходжаев стремится походить на китайского императора, владыку полумира. Колоритна сцена, когда Анвар, присвоивший казну бухарского эмира, «поруководив» народом и устав от дел, высыпает у себя в обкоме золотые монеты из хурджина на ковер: «…ничего не делал, просто лежал рядом с золотом, осыпая себя дождем из монет, пересыпал их с одного места на другое, строил из червонцев башни, даже выстелил золотую дорожку посреди ковра — удивительно приятное занятие…»

Судебная система, показанная Мир-Хайдаровым, так же неотличима от сегодняшних судебной и правовой систем (исключая отчаянных оперативников, борющихся голыми руками против вооруженных автоматами уголовников). Эта парадоксальная ситуация предугадана и убедительно показана Мир-Хайдаровым в романах «Масть пиковая», «Судить буду я». Прав становится тот, кто первым дотянулся до больших денег, а значит, может подкупить, устранить конкурента и поменять просто безбедное существование на роскошное. Кардинально лишь одно изменение — легкость перекачки любого количества денег в любое «банановое» государство. Теперь пачки купюр не надо, таясь, везти в ручном багаже — через границу дензнаки летят сами, в форме кодированных электронных межбанковских сообщений. И «новому русскому», в отличие от социалистического «теневика», не составляет проблем и самому навсегда «слинять» в края вечной весны, вслед за наворованными капиталами. Стоило ли из-за этого огород городить?

Увы, перемены не привели к благоденствию. Выбраться из очередного экономического тупика нашему обществу оказалось не под силу.

Изменились названия, форма, обряды, символы; даже стратегические союзники вроде бы изменились. Суть же общественной жизни осталась нетронутой. Добавилось гротеска, стало больше нелепой роскоши, сгустилась несуразная психологическая атмосфера, ближе подступила нищета. Но текущее время, сегодняшний день легко узнаваемы во всех романах писателя, написанных за последние два десятилетия. Это соответствие, это творческое предвиденье — счастье для прозаика. И несчастье для его образов, для его прототипов, то есть для всех нас.

В паноптикуме хапуг, сочно нарисованных писателем, появляется и аксайский хан Акмаль Арипов, «восточный Распутин». Официальный статус Арипова (двойник печально знаменитого Адылова и провозвестника нынешних «баши») — председатель агропромышленного объединения. В действительности же Арипов является полноправным владыкой собственного ханства. Даже глава республики — «отец» всех кланов — побаивается Арипова-Адылова, который панибратски называет его «Шуриком».

По своей сути Арипов — пионер начавшегося еще тогда процесса приватизации государства государством, или самопожирания. На присвоенной этим вампиром территории, в приватизированной (казнокрадство удачно замаскировано этим иностранным словечком) области «денно и нощно дежурили на сторожевых вышках люди в милицейских фуражках, хотя им вполне могли бы подойти басмаческие тюрбаны». Писатель даже в подобных мелочах оказался провидцем: тюрбаны действительно не замедлили вскорости появиться.

Непомерное богатство, награбленное у народа, сочеталось у осторожных и тогда еще чего-то побаивающихся ханов со сбором объемного компромата. Криминальные элементы первыми сообразили, что информация это и есть власть. Писатель показывает, как театрализованное, помпезное проявление этой власти накладывается на забитость подданных. И современные, и средневековые методы управления и подавления — все идет в ход: «Хан любил путать следы, чтобы держать свой народ в вечном страхе. Говорят, иной раз в поселке появлялся его двойник, подолгу сиживал на айване, перебирая четки, вроде напоминал: я здесь, я все вижу! Хотя сам Арипов в это время находился в Москве или уезжал к своему другу „Шурику“. А черные „Волги“ с одинаковыми номерами постоянно шныряли вдоль полей и строек, внушая страх. Машина время от времени останавливалась, и из нее выходил хан Акмаль с настоящей кожаной камчой, и горе тому, кто попадался на его пути без лопаты или кетменя». Навыки жестокого плантатора странно сочетаются в Акмале с утонченными вкусами. Ландшафтная архитектура его парка сравнима, пожалуй, с садами царицы Семирамиды. Коневодство — страсть хана, и в его конюшнях «кони содержались куда лучше людей». Это сочетание звериной жестокости к людям и так называемого эстетства — нелепо и оттого еще более страшно.

Криминальный мир изображен писателем с учетом разительных перемен, произошедших за последнее десятилетие. Типичный уголовник 60-х годов, с наколками и с жеваной беломориной в углу рта, сегодня воспринимается даже с некоторой ностальгией, как персонаж сказки для детей среднего возраста. «Новые» бандиты — обаятельные, с иголочки одетые — отнюдь не похожи на громил, но гораздо беспощаднее и страшнее. Никаких отпечатков на теле жертвы или на орудиях убийства они не оставляют, однако грабят и убивают сотни и тысячи людей. А их добыча традиционному уголовнику покажется фантастической мечтой. Поразительно точен портрет мафиози Сухроба Акрамходжаева в романе «Масть пиковая». Его кличка «Сенатор» подчеркивает двойственность жизни этого человека, приобретшей причудливую форму амбивалентности: «Он часто забывал, кто он есть на самом деле, путался, ощущая себя сыщиком и вором одновременно, боялся одного, чтобы на каком-нибудь совещании… не брякнуть чего-нибудь такое, что явно выдало бы его с головой».