Твердыня - [5]

Глава Вторая. Возвращение к горькому настоящему

Через четверть часа они выехали из городка и затряслись по немощеной, глинистой дороге. Небо заволокло тяжелыми, сизыми тучами и стало слегка моросить. Потемнело и притихло в природе, даже птицы угомонились, спрятавшись в своих гнездах. В теплой, влажной дымке проступали пшеничные, ячменные и овсяные поля, длинные ряды картофельных грядок, пастбища с пасущимися стадами скота и группы занятых работой крестьян. Телега стонала и скрипела на каждом ухабе, бидоны перекатывались и громыхали, иногда ударяя ноги Берсенева, его зад и бока саднили на подпрыгивающих, твердых досках, но ничего этого он не замечал, наслаждаясь близостью родных мест. «Что так рано с базара возвращаешься?» осведомился Берсенев, пытаясь вытянуться на дне телеги. «Не рано. Я еще с ночи приехал, а к рассвету все молоко распродал.» Опять воцарилось молчание. Поля кончились и лес подступил к дороге, за ним замаячило их село, разделенное дорогой на две части. «Как в деревне? Все живые?» из вежливости спросил Берсенев. «Хочу остеречь вас, барин, деревня наша полна вооруженного народа, потому как солдаты с войны вернулись и на господ злые. Опасаться вам следует.» «Ерунда. И мы не лыком шиты,» Берсенев вытащил из-за пояса свой большой наган и помахал им в воздухе. Мужик круто повернулся и неодобрительно скосил глаза на своего седока. «Дюже много их и у каждого винтовка, барин. Приедете, увидите,» после этого Фомич надолго замолчал. «Ничего, я справлюсь с кучкой дезертиров,» Берсенев успокоил себя. «Не в таких передрягах бывал.» Kак током прошило Берсенева, когда телега поравнялась с узорчатыми, украшенными чугунными листьями и орлами, воротами иx усадьбы. Странно, что их створки были распахнуты настежь. «Вероятно, по причине дневного времени,» догадался он. «Сторож иногда бывает рассеян. Надо его пожурить.» Воспоминания нахлынули на него. Торопливо сунул он в ладонь возницы его плату и, схватив свой сидор, молодцевато соскочил на раскисшую землю. Фомич равнодушно и не задерживаясь продолжил свой путь. Он не оглянулся и не попрощался с барином. Скоро он и его кляча исчезли за холмом, хотя скрип тележных колес и дребезжанье бидонов еще долго висели в сыром, холодеющем воздухе. Наконец — то он дома! Его голова кружилась от счастья. Нос Берсенева уловил запах смолы, преющей хвои, подосиновиков, маслят и сыроежек, которых было видимо-невидимо в этом березовом и осиновом мелколесье. Как им было весело всей семьей собирать их в окрестных лесах и рощах! Это всегда была экспедиция на целый день! Ирина учила детей различать съедобные грибы, а он показывал сынишке как правильно ножиком срезать их, чтобы не повредить грибницу. Челядь следовала за ними, перенося стол со стульями вместе с посудой, пока проголодавшаяся семья не находила живописного места для своего пикника. Аппетит у всех после многочасовых игр на свежем воздухе становился гаргантюанским, пищи они съедали много и вереница лакеев, спотыкаясь, сновала с судками, иногда три — четыре версты между их бивуаком и кухней. Ирина, воспитанная в суровости и аскетизме, в таких случаях никогда не требовала от прислуги изысканной сервировки, камчатной скатерти или хрустальной вазы с розами в центре стола. Все было просто и по-походному. Они ведь понимали других людей. Берсенев тряхнул головой «Где родные и дорогие мои сейчас? Они и не догадываются, что я приехал! Какой им будет сейчас сюрприз!» Тихонько и весело, он засмеялся. Едва уловимый чад обдал его. «Должно быть готовят что-то вкусненькое на кухне,» подумалось ему. «Как я проголодался.» У него засосало под ложечкой. «Что у нас сегодня на обед?» Тем временем ноги, хрустя на гравийной дорожке, сами несли его к особняку, который был уже совсем рядом за поворотом, пока еще скрытый от него листвой могучих, вкрадчиво шумящих берез. То, что он узрел через пару шагов, заставило его замычать от боли, зажмуриться на секунду и пошатнуться. Как вкопанный встал столбом он, глаза его округлились, руки его, жгутами обвисли по бокам; он пытался осмыслить ужас, открывшийся перед ним. Его сознание затуманилось и он, хватая, ртом воздух, упал как подкошенный. На месте его элегантного жилища стоял теперь обгоревший, высокий остов здания с провалившейся внутрь крышей, и выщербленными и закопченными, растрескавшимися стенами! Через мертвые глазницы окон с тонким воем задувал ветер, смешанный с бесформенными и полусгнившими опавшими листьями и дождевой пылью. Роскошный цветник у подъезда, гордость хозяйки и предмет несчетных забот садовника, теперь был вытоптан вклочья и начисто, загаженный окурками самокруток, плевками, отпечатками сапог, битым стеклом и скомканной бумагой. Tри свежих могилки с некрашенными восьмиконечными крестами и скромными венками появились справа от крыльца. Дощечки, прикрепленные к колышкам на каждой из них, указывали имена усопших и даты их смерти. Эти могилы покоили его жену и детей!

Не знал и не чувствовал Берсенев сколько пролежал он перед родным пепелищем без памяти. Очнулся он от чьего-то голоса и прикосновения шероховатой ладони к своей щеке. Капли прохладной воды временами падали на его лицо. Он открыл глаза. Mорщась от душевной боли, пытался oн рассмотреть сухощавое и бородатое лицо старца в черной рясе, наклонившегося над ним. Оно было неясно и куда-то плыло и только через несколько минут, полностью очнувшись, Берсенев узнал в нем отца Василия, священника из их прихода, десятки лет окормлявшего пищей духовной всех нуждавшихся в ней. Не было в округе похорон, свадеб или крестин без его участия. Рослый и осанистый, он всегда находил доброе слово поддержки для каждого, кто искал его. Жил он в скромной избе со своей женой и двумя дочерьми. Сами пахали, сеяли и жали, скот пасли и птицу растили, кормясь плодами рук своих, и ни от кого, кроме Бога, не завися. Были они примером для всех прихожан: скромные, работящие, благочестивые, всегда готовые помочь ближнему. Завсегдатаем отец Василий был и у Берсеневых. Ирина часто приглашала его в дом и дети внимательно слушали рассказы батюшки о житиях преславных угодников и читали по очереди Священное Писание.