Твёрдость по Бринеллю - [64]

Угар в бане давал себя знать — у обеих отяжелела голова. Нина уже помылась и, совершенно истомившись, заныла, что ей лучше бы пойти в сенцы.

Подруга смилостивилась:

— Ладно, подожди меня там, я быстро!

Наташа заторопилась. Оставаться одной в полутемной бане не хотелось: сразу припомнился «хозяин», которым бабушка еще в детстве их пугала, чтобы ребятня попусту в баню не лазала, — страх и сейчас охватывал такой, что даже оглянуться в темный угол было боязно. Она наскоро сполоснула свои шикарные длинные волосы, быстренько намылилась, облилась теплой водой, натянула кое-как бельишко и шастнула вслед за Ниной в сенцы — одеваться. Планы ее, основная программа — попариться в русской бане (и даже с «валянием в снежке») — были выполнены, теперь — чего греха таить! — и рассказать сокурсникам будет о чем… Наташа была довольна.

Подружки закутались потеплее и, выскочив на мороз, припустили к дому. Ввалившись в избу, они, как и Сема, в чем были, рухнули без сил на кровать — поотдышаться, поотлежаться.

— Женщинки, чай готов, — напомнил от самовара Сема, успевший выдуть уже не одну кружку.

Пить хотелось страшно, и подруги подсели к самовару. Головы у обеих трещали. Единственное «лекарство» — градусник — снова пошло вход. У Нины температура после бани не снизилась, и у Наташи она тоже оказалась выше нормы.

— Я, кажется, от тебя заразилась, — предположила Наташа. — Наверно, это грипп.

Но чувствовала она себя сносно, и ее пугало только одно: как бы не стало хуже Нине. На память ей пришла недавняя трагедия: дочь их ректора, в расцвете лет, в два дня умерла от гриппа… При воспоминании об этом у Наташи мороз пошел по коже. Вокруг — ни жилья, ни людей; на дворе — морозище, ночь, и связи с цивилизацией — никакой. Послать куда-то за лекарством или помощью Сему — после бани, ночью да по незнакомой местности, — это был последний вариант, а чтоб пойти самой — об этом Наташа старалась не думать. Она безнадежно вспоминала о рации и вертолете, полагавшихся в таких случаях: во всех романах вертолет прилетал на помощь заболевшему по радиосигналу… Но рации здесь не водилось: это была не заполярная станция, а всего лишь деревенька, затерянная на островах, под боком у Архангельска…

***

К ночи температура Нины подскочила до тридцати девяти градусов и стала подходить к критической отметке. Наталья, забыв о «сопернице», испугалась по-настоящему. Что делать? Нужна «скорая помощь», а нет даже таблетки… Она решила хотя бы уложить больную в постель. Оставив Сему ночевать в жарко натопленной кухне, Наталья повела Нину в нагретую спаленку и уложила на одну из кроватей, а сама легла на другую, собираясь не смыкать глаз всю ночь, следить за подругой, и своим бдением и мольбами неведомо кому отогнать температуру и те осложнения, которые могут последовать, если градусник зашкалит, о чем Наташа думать боялась, но все же думала неотступно, находясь в каком-то страдальческом напряжении и оцепенении. Какой она чувствовала себя беспомощной! Сведя брови от страдания вслед за подругой, приподнявшись на локте, она наблюдала за лицом Нины, ее закрытыми глазами, освещенными фонарем, который стоял на венском стуле в изголовье кровати. Лицо Нины было бледно, сквозь губы иногда прорывался бессознательный, пугающий Наташу стон. Оцепенев в страхе — мышцы ее свело от напряжения и ожидания, покрываясь холодным потом, Наталья снова принялась казнить себя за свою выдумку с поездкой и боялась подумать: «А вдруг… что случится?»

«А вдруг?..» — сердце Наташи зашлось. Она сделала то, чего никогда, ни с кем не делала, к чему не была приучена: схватила бледную руку Нины, свисавшую с кровати, и стала гладить ее, жалобно уговаривая подругу:

— Ну Нинуля, ну Нинулечка, ну потерпи немного, ну потерпи до утра…

Что будет утром, Наташа не знала — ведь они так далеко от всего живого, — но уже то, что будет день и свет, вселяло в нее надежду, что утром все должно быть хорошо, ведь утром всегда бывает легче — только бы дожить до утра! И Нина ее слышала и понимала, и Наташе казалось, что ее слова подруге помогают…

Вдруг в дверях спаленки — дверь ее не запиралась — появился голый Сема, прикрытый лишь своими выгоревшими за лето «плавниками». Наташа, целиком занятая подругой, не обратила на него внимания, а Сема, пользуясь моментом, без всякого на то соизволения, забрался на кровать и устроился рядом с Наташей. Ей было не до Семы — о нем она даже не подумала, но когда Сема обнял ее сзади, тяжело задышал в затылок и зашарил губами возле уха, Наташа обмерла и тут только поняла, что Семе требуется внимание. «Что это? Как это? Да что ему надо?!» Наташа попыталась отмахнуться от Семы, как от назойливого комара, но не тут-то было: Сема не пожелал расцепить рук и засопел еще яростнее… «Боже!» — Наташа была ошеломлена: и это — Сема, ее товарищ Сема, о котором она и слова плохого не могла сказать, подумать не могла о нем, как о чем-то грязном? Наташа отпустила безжизненную руку Нины, которую только что сжимала, резко оттолкнула потное мясистое тело и вскочила с кровати:

— Ты что это, скотина, удумал, тебе чего здесь надо?