Твёрдость по Бринеллю - [47]

— Мама, хватит ему уже, — робко попросила наблюдавшая со страхом со стороны Аленка.

Илька продолжал вопить и сопротивляться безжалостной матери, но силы были не равны. Наконец он догадался спрыгнуть с кровати и броситься наутек. Галина побежала за ним, опасаясь, что он забьется сейчас в какой-нибудь угол, откуда его будет невозможно вытащить. Но Илюшка побежал на кухню. Там, дрожа от слез и истерики, он схватил табуретку и, упрямо глядя на Галину помутневшими глазами, потащил ее в комнату. Галина, остановившись в изумлении, наблюдала за ним. Илька подтащил табуретку к шкафу и, забравшись на нее, сам достал наконец свою любимую синюю рубашку. Прижав ее к груди и затравленно глядя на мать, он снова уселся на кровати. От такого безмолвного, но красноречивого протеста у Галины опустились руки, и она сдалась, поняв всю бессмысленность своей затеи. Опять ее переупрямил этот маленький узурпатор — на этот раз, наверно, навсегда. Ну за что ей это наказание? Вот сейчас пойдет в сад в дырявой рубашке, зареванный, побитый… Стоило ли ей измываться так над ребенком, стоила ли овчинка выделки?

Галина снова злилась — уже на себя. Все еще понукая Ильку, она заставила его быстро одеться и потащила в сад. По дороге он продолжал упираться и делать все наперекор, ни за что не хотел заходить в группу… Опухшего от слез, Галина наконец сдала его на руки воспитателям, а сама побежала на работу, куда она так безнадежно опоздала.

***

Но работать, как оказалось, она не смогла. На нее в полной мере нахлынул весь ужас того, что она сделала с ребенком. Да провалилась бы эта сожженная кофтенка сквозь землю, да пусть бы хоть голым он пошел в детский сад — что бы изменилось от этого? Мир рухнул? Нет, она захотела, чтобы порядок восторжествовал! А как вот он там теперь себя чувствует?

Галине стало так жалко сына, что она уже места себе не находила. Чтобы как-то облегчить душу, она покаялась в своем постыдном поступке, пожаловалась на себя своим коллегам — теткам, которые с удовольствием ее выслушали, — но не помогло. Перед глазами все стоял вздрагивающий, зареванный, с припухшими мутными глазами, упрямый ее Илька. Нет, Галине просто необходимо, неотступно надо было быть сейчас рядом с ним — обхватить, обнять, прижать к себе его жесткое тельце, покаяться, увидеть, что он жив и здоров, и все так же любит свою маму… Высидеть в неведении девять часов и не видеть своего побитого, обиженного мальчика — это было выше ее сил.

К обеду она все-таки убежала с работы и, дрожа от нетерпения, боясь опоздать, понеслась, полетела в детский сад. Пришла она в «тихий час» — детей как раз укладывали спать. Воспитательница, вышедшая к растерянной Галине, поняла все сразу. Жалобный рассказ Галины нашел у нее понимание:

— Да, да, забирайте его, я вас понимаю, у всех такое бывает, они ведь такие упрямые в этом возрасте!

Заспанный Илька вышел к Галине в трусиках и маечке, исподлобья поглядывая на мать, — не простил еще, но все-таки чувствовалось, что был ей рад — понимал, что мать простила его и сама пришла повиниться.

Галина начала одевать сынишку и ужаснулась: ручки его были все синие — это проявились синяки от ударов ремнем. Галина виновато взглянула на воспитательницу. Но чувство вины перед сыном было сильнее чувства стыда за свою жестокость. Галина стала натягивать на сынишку брючки и ту самую злополучную кофтенку, оправдываясь перед ним и тут же ругая его за упрямство. Илька смотрел на нее молча, иногда улыбаясь, — казалось, он все понимает, и даже больше Галины. И по дороге домой она продолжала еще тихонько выговаривать сыну, в то же время крепко и с благодарностью сжимая его руку. Они были рядом, но облегчение к Галине все не приходило…

Дома Галина, раздев Ильку, спрятала красивую синюю кофточку в самый дальний угол шкафа, чтоб никогда она больше не напоминала им о ее ужасном поступке.

Теперь она боялась уже того, что этот случай оставит в Илькином сознании неизгладимые следы. Она хотела сломить его сопротивление — а могла ведь сломать человека. А что это значит? То, что это будет уже моральный инвалид, человек с искалеченной психикой, скотским сознанием, без чувства собственного достоинства! Вот что она хотела сделать со своим ребенком. Изувечить его! Морально — это гораздо страшнее, чем физически. И над Аленкой она, кажется, уже значительно «поработала»… Необратимо. Нет, надо немедленно прекратить такие «поучения», забыть о них навсегда. Это проще всего — схватить ремень, нагнать на ребенка ужас… А по-другому надо, по-другому. Но подействует ли? Ведь Аленка реагирует уже только на наказание… И сама Ильку вовсю поколачивает — поучает. Видно, поздно. В кровь уже вошло. Так дальше и пойдет…

Галина вспомнила, как ее саму, маленькой, тряс за шкирку — так, что ножки болтались, — отец, как через день, в отсутствие матери, он гонял ее по квартире — «приучал» мыть посуду; как швырнул в нее — она уже беременная была — тяжелым предметом: тоже учил ее жить… А сейчас и в ней проявляется это тяжкое наследие, она уже калечит своих детей… Нет, она ничего не понимает, не ценит. Это же чудо, что Бог дал ей двоих детей, — все, что она желала так сильно: расти, воспитывай свое продолжение, будущее свое, а она… Вон соседка ее, одинокая, — как уж там жизнь ее повернулась, какие причины были, неведомо, только нет у нее ни семьи, ни детей. «Сосуля», — мать Галины про таких говорит: живет только для себя. Племянников помогает воспитывать, но ведь ответственности за это не несет никакой. Помогла — и пошла домой: спи-отдыхай, занимайся самообманом… Нет, надо обязательно исполнить свое предназначение, нести свой крест, и, что самое главное, надо уметь его нести…