Твердая порода - [45]

Зубаиров украдкой любовался лицом Райсы, следил за ее ловкими руками, за тонкими, изящными пальцами, уверенно держащими инструмент. «Моя жена, оказывается, мастер!» Зубаиров даже позавидовал Райсе: «Вот бы мне быть таким на буровой! Нет, из меня, наверно, никогда не выйдет хорошего мастера…»

Операция удалась. Через неделю Хафизов уже встал на ноги. Когда Райса стала удалять нитки из шва, Хафизов пошутил: «Наверно, крепкая ваша операционная нитка, если такой живот удержала». Засмеялась и Райса: «Эту нитку сучила Замала-эби, она ею чулки латает. Крепкий будет ваш живот!»

После этой операции авторитет «дохтура Райсы» значительно поднялся. «Это волшебница, а не фельдшерица», — говорил о ней Хафизов. По селу шутили: «Райса-дохтур суровыми нитками положила на толстый живот Хафизова кожаную заплатку». Что бы там ни говорили, а Язтургай признал первого в селе фельдшера-акушера!

18

Мутгарай вернулся с поля, хмуро оглядел лагерь. Несколько буровиков у костра готовили себе еду. Четверо сидели на травке и дулись в картишки. В тени палатки что-то травил Фархутдин, и оттуда слышался смех. Мутгарай окончательно возненавидел такую жизнь. Вот ведь что делает с людьми разведка! Вместо того чтобы в поте лица «трудиться в поле или на ферме, эти здоровенные мужики не знают, как убить время. Нет для них ни сенокоса, ни сева, ни жатвы, ни скота… О чем думают, о чем говорят? Нет, чтобы поговорить о полезном — об урожае, о жизни, а то все слушают истории бесконечных любовных похождений Фархутдина и ржут, как кони. А вчера весь вечер Тин-Тиныч рассказывал о своей поездке в Тышляр, откуда геологи опять куда-то уехали. Сапарбай все жалуется тихим своим голосом, Саакян и Кубрак бренчат гитарой и орут песни. А в поле тихо, только птицы…

Начнут говорить о работе, только и слышно — кто сколько пробурил, как бурил, чем бурил. Ну бурил и бурил — какой в этом интерес? А Назип все плачется, что в разведке невозможно учиться, получить образование. «А кто работать будет, а?» Миша Кубрак: сменная работа, хлопцы, ломает, идти ночью на вахту — хуже смерти. «Тебя бы в ночную уборку, за штурвал!» Еланский ругается, что мастер не отпустил с вахты на спортивные соревнования в Бугульму. «Этого запрягать можно, а он в гири силу вгоняет. И это все разведка проклятая, разведка! Совсем таборниками стали…»

Сапарбай, будто возражая Мутгараю, вдруг заговорил о разведке хорошее. Ему кочевая жизнь, дескать, не в новинку, он сроду вот так и кочевал по степи. «Только жаль, нет коня, чтобы поскакать верхом, — вздыхает он. — А то воздух вокруг тебя стоит, будто мертвый».

— За что я люблю разведку? — подхватывает Тин-Тиныч. — Она мне напоминает плавание по Тихому океану. Судьбы моряков и разведчиков похожи. Так мы уходили в океан на недели, а то и месяцы… Эх, только б Валю найти!

Сдвинув кепку на затылок, разговор повел Фархутдин:

— А я тоже люблю эту жизнь, между прочим. Двигаешься — значит, живешь! В какие только места не приезжаешь, какие только леса и речки не увидишь, в каких только домах не ночуешь, каких только девушек не обнимаешь.

— Вот, вот! — поощрили его. — Продолжай, пожалуйста!

— Однажды я остановился на одной квартире, конечно, но указанию Зубаирова. Хозяева так приветливы, даже на табуретку не сажают — просим, вот стульчик! Хочешь прилечь — пружинная койка, на столе блины, сметана, курники! Прямо рай, да и только! Но все же не смог я там жить.

— Что, клопы кусали?

— Клопы! — хмыкнул Фархутдин. — Эх, ребята, увидели бы вы дочку хозяев! До удивления ладная, стройная дочка! И румяная — так и хочется проглотить! Вечером вежливо пожелает мне спокойной ночи и уходит в свою комнату. А я всю ночь не могу спать, все представляю эту скромную девушку. А между нами только дощатая перегородка, даже дыхание девушки слышно, понимаете? Конечно, она думает обо мне и тоже не спит. Вот так промучился без сна больше недели, потом взял чемодан и говорю: «До свидания, ухожу». Девушка удивилась: чем, дескать, тебе не угодили, чем обидели? Ты, говорю, мне не нравишься, бредишь по ночам. «Чем я брежу?» — спрашивает. «Моим именем бредишь», — говорю. Так и ушел.

— Ой, врешь! Вряд ли ты упустил бы такой случай! — смеются буровики.

Фархутдин пытается выдать себя за патриота буровой.

— По-вашему, из-за какой-то красотки Фархутдин должен уснуть на работе и совершить аварию? Не знаете вы Фархутдина! Кроме того, останься я там — сердечную болезнь заработал бы, а потом — лечись, валяйся по больницам…

После этих слов Фархутдин повернулся к Мутгараю:

— Честное слово, ребята, я завидую Мутгараю. Беззаботный человек: ему все нипочем, и бригада, и буровая, и аварии! Для него даже женщины не существуют. Эх, прошла моя жизнь, а я так и не научился быть беззаботным.

Эти слова Фархутдина заставили рассмеяться даже Мутгарая.

— Ну все же скажи, Мутгарай, какой ты нашел интерес, отбившись от нас?

— А пошел ты!..

— Нет, ты скажи! Мы поймем. Где был сегодня, что делал?

— Ну хорошо, — согласился Мутгарай и простовато взялся перечислять. — Свободно бродил по полям, слушал пение птиц и квакание лягушек, набрел на пастбище, посмотрел скотину…