Твердь небесная - [310]

Увидев, что поведение Лизы и особенно их отношения между собой повергли Мещерина в изумление, Александр Иосифович окончательно взял себя в руки, даже почувствовал хозяином положения.

– Глупец! – укоризненно и одновременно насмешливо сказал он Мещерину. – Каким был, таким и остался! Жизнь ничему не учит…

– Ты лучше со мной не говори вовсе, – угрожающе прорычал Мещерин, – не буди лихо!

– Рад бы не говорить никогда ничего! – строго возразил ему Александр Иосифович. – Да теперь придется! По иронии судьбы мы с тобой теперь на одной баррикаде! товарищи по оружию! Кто бы мог подумать? Но мы и раньше таковыми были. Только ты по своему скудоумию ничего этого не понял! Не догадался!

– Товарищи?! Ты мне не товарищ! Мои товарищи от твоих проделок в земле лежат!

– Ах, вот ты о чем… Это правда! Кое-кто лежит. Я там здорово поработал. Потому что был и остаюсь солдатом революции! – с пафосом произнес Александр Иосифович. – Но что же ты теперь-то против этих своих товарищей сражаешься? Если царское войско тебе товарищи, так почему ты не с ними? Да небось успел уже и пострелять по ним? А может, и убил кого? А?

– Там мы сражались против иноземного врага! Там действовали другие законы!

Тут уж Александр Иосифович откровенно усмехнулся, причем посмотрел на Лизу и Хаю, будто приглашая их потешаться над простаком вместе с ним.

– Ты уж об этом больше никому не рассказывай, – снисходительно посоветовал он Мещерину. – Ладно? Если бы ты внимательнее читал сочинения вождей революции, ты бы знал, что внешний враг нам союзник. Вот она, – Александр Иосифович указал на Лизу, – сирота… так сказать, по отцовской линии, в отличие от тебя, знает, что настоящий убийца ее отца – царизм, развязавший войну. Вот кому мы должны мстить! И мы будем мстить! – возвысил он голос.

Про себя Александр Иосифович с удовлетворением отметил, что Мещерин ни полусловом не упоминает о сокровищах, ни даже не намекает о них хотя бы. И не заикнется никогда, усмехнулся в душе Александр Иосифович, ни он, ни его дружок: это выглядело бы бредовыми фантазиями безнадежных умалишенных.

Разобравшись вполне, как он рассудил, с Мещериным, Александр Иосифович перешел к делу.

– Итак, друзья мои, – деловито начал он, – я вчера прибыл в Москву, чтобы лично принять участие в событиях. Возглавить, если потребуется! Мне необходимо срочно встретиться с руководителями восстания.

– Погибло восстание… – тихо проговорил Мещерин.

– Восстание, может быть, и погибло, – бодро ответил Александр Иосифович. – Революция – начинается! Вперед!

Сибирского гостя и собрата Дрягалов встречал по чести: велел приказчику накрыть для них приличный стол в его огромном кабинете и подать бутылку шустовского. Дрягалову любопытно было посмотреть на провинциального купца, не столь состоятельного, но такого же, верно, оборотистого, как и он самый: не сидит в лавке своей, копейки жалкие подсчитывает, а вот разъезжает по всей державе, сугубую выгоду ищет. Этот свое возьмет, подумал Дрягалов, видно, молодец толковый, ухватистый, с таким можно иметь дело.

В магазине в тот день находился при отце Дмитрий Васильевич – помогал разбираться с бумагами, – так Дрягалов велел поставить прибор и для него, чтобы тот на равных с ним участвовал в переговорах с купцом Рвотовым, но предупредил сына говорить немного, а больше на ус наматывать, как такие дела ведутся. Впрочем, и старшие купцы говорили немного, – они друг друга понимали с полуслова, а то и с единственного взгляда. Но еще больше опасались сказать лишнего. По этой причине они и шустовского едва пригубили: при заключении сделок или еще при каких коммерциях винный дурман – плохой советчик. Это истина.

Переговоры их, можно сказать, удались: Дрягалов обещался Рвотову помочь с поставками от своих агентов, – не даром, разумеется, но и не втридорога.

Провожая гостя, Дрягалов заверил его, что, едва уймется бунт в Москве, он немедленно исполнит все обязательства. Василий Никифорович велел приказчику отвести Рвотова к собственным его санкам, что стояли в укромном месте позади магазина, и передать кучеру Егорке доставить купца к самой гостинице.

Но едва Рвотов вышел, где-то поблизости от входа прогремели один за другим три выстрела. Почти сразу вслед за этим в дверь забарабанил приказчик. Дрягалов немедленно отворил. На приказчике, как говорится, лица не было. Он и вымолвить ничего толком не мог – только показал ходуном ходившею рукой на тротуар. Там на снегу лежало недвижное тело. Дрягалов, не вглядываясь даже особо в убитого, понял, что это его гость.

Вместе с Дмитрием и прибежавшим на выстрел Егоркой – от приказчика пользы было не более, чем от убитого, – они втащили тяжеленного сибирского купца в магазин. Признаков жизни Рвотов уже не подавал. На всякий случай Дрягалов приложил ко рту ему зеркальце – поверхность его осталась нисколько не замутненной.

Дрягалов поднялся на ноги, перекрестился и вымолвил:

– Царство Небесное. Со святыми упокой, Христе… Пошли за мной все, – низким, тяжелым голосом произнес он и направился в комнату, где пять минут назад они с покойным пировали и строили планы их дальнейшего сотрудничества.