Твердь небесная - [287]

– Нет, все ясно, – заверил Саломеев. – Считайте, охранного отделения в Москве уже нет. Но простите, могу поинтересоваться, почему вы избрали для теракта собственное место службы?

– Ну, видите, для меня это в некотором смысле отличие, выслуга. Как рана для военного. За чужие раны военный не получает же награды. Правильно? Вот так и здесь. Мы можем, конечно, избрать в качестве вашего ответного удара, скажем, дом обер-полицмейстера. Но значит, это обер-полицмейстеру и зачтется в заслугу, как пострадавшему. Правда, если жив останется. Вы согласны?

– С вами невозможно не согласиться, ваше высокоблагородие, – льстиво ответил Саломеев.

– Ну что ж, господин Саломеев… Дантон! – улыбаясь, отчеканил Викентий Викентиевич. – Вам идет эта кличка. Все, кажется, складно выходит. Не так ли? Кстати, пора бы вам подумать о вашем изменнике – Дрягалове. Вы помните, надеюсь, наш уговор?

На Таганке чиновник пересел в извозчика, а своему возничему велел отвезти Саломеева, куда тот укажет.

Саломеев приехал в Старомонетный переулок, где он нанимал квартиру во втором этаже углового дома. Впрочем, он здесь почти не появлялся. Эта квартира ему нужна была для редких встреч с кем-нибудь из товарищей. Мещерин же с Самородовым, как ближайшие его сподвижники, вообще имели от нее свои ключи.

Квартира была необыкновенно удобная. Кроме того, что из нее открывался вид на две стороны, и в случае появления какой-либо опасности в переулке, скажем, полицейской облавы, этого невозможно было бы вовремя не заметить. Но главное, из нее имелся выход на чердак и на крышу. А так как к дому примыкали другие дома, а к ним, в свою очередь, третьи и так далее, то по их крышам, в случае чего, можно было уйти довольно далеко. Да на самый худой конец со второго этажа можно было просто спрыгнуть на тротуар или во двор и сбежать.

Едва Саломеев въехал в переулок, он и в темноте разглядел возле дома санки верного Тихона Клецкина, а в них и самого извозчика – тот истово исполнил повеление своего старшого дожидаться его сегодня в Старомонетном. Узнав от Клецкина, что пока еще никого – ни своих, ни чужих – здесь не было, Саломеев поднялся в квартиру. Он понимал, что Мещерин с Самородовым вряд ли скоро выпутаются и уж во всяком случае не опередят его.

Действительно, только часа через полтора – уже за полночь – к дому подкатил извозчик, и Саломеев, притаив лампу, разглядел из-за занавески обоих своих соратных товарищей и с ними еще какую-то незнакомую даму. Саломеев поморщился – он категорически запретил Мещерину с Самородовым кому бы то ни было показывать эту квартиру. Хотя он тут же подумал, что вряд ли опытные революционеры и подпольщики поведут в такое место какого-то чужого, ненадежного человека.

– Ну рассказывайте, как вы? Удачно выбрались? Погибших много? Оружие удалось спасти хоть сколько-нибудь? – засыпал их вопросами Саломеев, едва пропахшие порохом бойцы ступили на порог.

Мещерин только устало и грустно оглянулся на друга и повесил голову.

– Оружие – у неприятеля, – ответил Самородов.

– Ну не беда, – бодро улыбаясь, успокоил его Саломеев. – Завтра же добудем новое. У нас уже имеется на примете один магазинчик. Почище прежнего.

– Погибшие есть, раненых немало, но большинство арестовано, – продолжал Самородов. – А выбрались мы, можно сказать, удачно… Если не считать, что на другом конце подземного хода нас ждала засада. А этот твой «свой человек» оказался полицейским пособником.

– Что?! – воскликнул Саломеев. – Этот отходной путь приготовили товарищи из комитета. Мне о нем сообщили самые надежные люди. Невообразимо! Это… это чья-то провокация! Измена! Сколько же предателей кругом!

– Наплевать, – подал наконец голос Мещерин. – Засада им же и вышла боком.

– Но как же вы выпутались? – заинтересованно спросил Саломеев. – Нет, это просто невообразимо! – Он все никак не мог унять переполнявшего его возмущения.

– Если бы не эта мадемуазель, – Самородов взял под локоток девушку и вывел ее на середину комнаты, – мы бы сейчас были в Бутырках или даже в убогом доме. Жизнью ей обязаны.

Все это время Лиза оставалась в полумраке на заднем плане и, не отрываясь, исподлобья недобрым взглядом глядела на Саломеева.

– Неужели вы не узнали меня, Сергей Юрьевич? – спросила она его.

Саломеев сколько-то тревожно вглядывался в гостью. И, узнав наконец ее, вовсе не стушевался, – он был слишком искушенным игроком, слишком готовым к перипетиям, которые то и дело встречались на его жизненном пути, чтобы не потеряться от каких-либо новых неожиданностей. Ему мгновения хватило, чтобы оценить положение и принять решение по дальнейшим действиям. Он резко и шумно вдохнул, будто от нечаянного расплоха, и было подался к Лизе, очевидно, намереваясь обнять ее, но удержался от этого, не без труда, впрочем, не скрывая сожаления от того, что не может отечески прижать девушку к груди, ибо такие нежные порывы его души не согласуются с роковым моментом, с самым его положением не ведающего жалости и сантиментов предводителя революционных масс.

– Не может быть!.. – произнес Саломеев трагично. – Я же отправил вас на верную смерть, – сокрушенно прошептал он, будто казнясь за свое жестокое, но вынужденное право распоряжаться судьбой ближних. – Иркутские товарищи сообщили мне, что вы погибли… Еще тогда… зимой… Товарищи! – решительно проговорил Саломеев, показывая, что взял наконец себя в руки, не без труда преодолев потрясение. – Не знаю, насколько вы успели познакомиться с товарищем Лизой, но должен объявить вам, что это настоящая героиня революции!