Твербуль, или Логово вымысла - [29]

Итак, перед внутренним взором Сани предстало обычное собрание труппы, на котором совершенно неожиданно оказался будущий литинститутский ректор. Тогда, в его молодые годы, он служил в чине заместителя председателя комитета искусств, по сегодняшним меркам, заместитель министра культуры. Собрание, как обычно, проходило в зрительном зале, на алых бархатах. Дело, казалось бы, привычное. Но на этот раз какое-то разнузданное электричество гуляло по залу. Напрочь забыты обласканные зрителем и прессой знаменитые гастроли в Париже, продемонстрировавшие победу "синтетического" искусства, соединившего в сценической пластике актера музыкальность и пантомиму. И как блистала Алиса Коонен - жена, кстати, главного режиссера. Но здесь и теперь, на собрании труппы, все будто кануло в прошлое. В том числе и недавняя, 33-го года, премьера шедевра советской драматургии и театрального искусства - "Оптимистическая трагедия". Девушки у воды были недовольны. Мальчики, игравшие в массовке спектаклей, еле сдерживались: разве мы хуже?

Как правило, великие режиссеры выводят к рампе актрис, которых потом рецензенты называют тоже великими совсем не потому, что они их жены. Саня даже про себя не станет называть ту Моську, среднего актера, первым затявкавшего на Слона. Как красноречива иногда бывает зависть! Все интересы театра подчинены режиссерской жене. Спектакли для нее и роли только для нее! Встали и ополчились против недавнего кумира, конечно, самые преданные друзья, товарищи и поклонники. Неистовствовали все, как говорят поляки, дуполизы. Какие бросались реплики, какие взгляды! А режиссер как раз в это время ставил, со своей женой в главной роли, спектакль по пьесе английского эстета Оскара Уайльда "Веер леди Уиндермир". Статьи и постановления о формалистах в искусстве появятся немного позднее. Но, впрочем, кто сейчас помнит все эти даты? Мифы возникают возле трагедий из вполне житейских подробностей. Остался миф о знаменитой актрисе и знаменитом реформаторе сцены и о верности.

Саня смотрит на боковой фасад театра, весь в окнах на разных уровнях: это гримуборные, костюмерные, кабинет. Что-то он сегодня зациклился на окнах? Может быть, какие-то из этих окон обозначали казенную, при театре, квартиру, где жили Коонен и Таиров? Легенда сохранила подробность быта: одна из их дверей выходила прямо в закулисье. Трагическая актриса одевалась и гримировалась в своей спальне, и являлась взору коллег непосредственно перед выходом на сцену. Потом, после памятного собрания, после довольно скорой смерти мужа, ее видели на Тверском бульваре, где она часто прогуливалась. Но никогда она больше не переступала порога той двери, которая вела на сцену.

Муж и жена хорошо, как и положено настоящим художникам, разыграли свой миф. Режиссер, уже отставной, нанес визит будущему ректору Литинститута на его тогдашней площадке - в комитете по искусству. Учреждение находилось на Неглинке, чуть ли не напротив Государственного банка, в котором сейчас сидят люди, лелеющие так называемый стабилизационный фонд. О какой сатисфакции собирался просить театральный гений? Это был важный вопрос для начальника среднего звена, точно знавшего, что есть еще и самый главный босс, небожитель. Можно предположить, что в ожидании этого визита будущий ректор, как говорится, наложил в свои министерские штаны. Но, о счастье! Мифотворцы знают о славе и инструментах ее приобретения больше, чем простые чиновники. С какой радостью заместитель министра написал "разрешить". Потому что в качестве "отступного" режиссер попросил нечто совершенно, с точки зрения любого чиновника, элементарное: макет своего самого знаменитого и, заметим, самого советского спектакля - "Оптимистической трагедии". "Кто еще хочет комиссарского тела?"

Вокруг этого театрального мифа, размышлял Саня, были еще сопутствующие детали, как мелкие подарки от фирмы при большой покупке. Вроде режиссер забыл шляпу в начальничьем кабинете, и хозяин догнал его аж на улице - это лирическая деталь. А вот трагически-доблестная. Бывшим кумирам Камерного театра, после того как они потеряли работу, жить практически было не на что. Но только один в Москве человек решился предложить им работу - Рубен Симонов, главреж театра Вахтангова. Какова доблесть, каково бесстрашие! Нет, определенно, подумал Саня, уже пройдя мимо некогда великого театра, профессор Инна Люциановна Вишневская, их педагог, хорошо поработала над расширением студенческой эрудиции.

Иногда Саня думал, что все окружающее его институт - жилые дома, учреждения, магазины - возникло здесь не случайно. Саня абсолютно уверен, что все подвергается специальной расшифровке. Как бы существует в мире некая друза - в геологии так называют естественное гнездо самородных минералов, драгоценных камней или редких металлов. В центре, скажем, огромный алмаз, переливающийся томным лунным светом - это, собственно, и есть Литературный институт, Лит. А вокруг тоже драгоценности: и бывший Камерный театр, и памятник Сергею Есенину напротив МХАТа имени Горького, и Некрасовская библиотека, фасадом выходящящая на Большую Бронную и соседствовавшая с Литом стена к стене. Даже здание ГУИНа, видное ему из проходной, тоже не без значения. Известно из истории, что получает, в конце концов, хороший писатель за честное и художественное письмо. Тюрьму, лагерь, ссылку, расстрел. Если писатель, такой, скажем, как Ф. Ф. К. или С. И.Ч., ни разу не сидел даже в милиции, не говоря уже о тюрьме или КПЗ, - не верьте ему. Под немецким и русским караулом был Ломоносов, прошли каторгу Радищев и Достоевский, прокуковал в ссылке Пушкин, ссылались писатели из декабристов и Герцен, сидели Лермонтов и Куприн на гауптвахте, Чернышевский под позорным столбом, Клюев в тюрьме, Маяковский в Бутырке, а если говорить о советском времени, нет этим перечислениям конца - Есенин, Заболоцкий, Мандельштам, Платонов, Булгаков, Ручьев, Коржавин, Шаламов, самоусовершенствовавшийся в знаменитой "шарашке" до нобелевского лауреата Солженицын, Эрдман, сумевший потом на воле поработать в клубе НКВД и получить Сталинскую премию за какой-то киносценарий, написанный в соавторстве с Вольпиным...