Твари, подобные Богу - [67]

Мы так плохо себя понимаем.

У колдуна результат «покупается» быстро. Колдун переламывает судьбу об колено, и ваша жизнь идет не по естественному пути. Нарушается ход вещей — с неизвестными для будущего последствиями. Эффект пресловутой бабочки Бредбери. И неважно, существует ли колдовство как таковое, срабатывает оно или нет — принципиален лишь факт, что человек отдает свою судьбу в чужие руки. Он не только рискует получить вместо добра зло — это бы полбеды, зло очень явно и потому поправимо. Много хуже получить не свое добро, такое, каким оно видится колдуну. Ведь одни и те же слова, понятия для разных людей нередко означают разное. Для кого-то любовь — родство душ, для другого — сумасшедшие утехи в постели, и вот ты просил первое, а обретаешь второе… Неплохо, конечно (хуже, когда наоборот), но нужно ли вообще?

Самое же трудное, почти недостижимое для колдуна — стремиться единственно к сотворению добра для «клиента». Ну, как не превратить воду в вино, если тебе это — раз плюнуть? А если и нелегко? Чего не сделаешь ради эффекта! Чтобы не бравировать магическим даром, нужна большая нравственная стойкость плюс способность к самоанализу, философский склад ума, широкий и трезвый взгляд на вещи, огромная доброта и многие, многие другие качества. Из всех сынов человеческих Иисус Христос получился только один…

Словом, к колдовству обращаться опасно, и Ване с Татой особенно. Ведь магия почти как гомеопатия, в ней подобное если не излечивает, то уж точно притягивает подобное. Ефим Борисович не исключал, что своим, по большому счету, праздным интересом к оккультизму привлек к сыну внимание темных сил и невольно послужил первопричиной истории с приворотом и дальнейших несчастий. Нет, хватит, прочь от «нечистого»!

А что дальше от него, чем Святая земля?

Но есть и сугубо материалистический аргумент в пользу поездки: Тату опять донимает по телефону какой-то субъект. Не Майк, но точно из Америки — звонит всегда вечером. Будь он здешний, появился бы в доме. Ох, вечно она подцепит! Умеет слушать, вот к ней и липнут всякие бездельники. Им бы только время отнимать.

Между тем сейчас, как никогда прежде, Тата, сама того не сознавая, готова вернуться к Ване. То есть, принять его обратно. А, неважно! Главное, что сегодня Ефим Борисович явственно ощутил вновь возникшую между ними связь. Он твердо знал, что не мог обмануться, и внутренне дрожал от нетерпения: ну же! Сходитесь. Дайте умереть спокойно.

Но так сказать он не смел. Ему оставалось лишь надеяться, что друзья-знакомые не сочиняют и не преувеличивают про Иерусалим, и съездив туда, Тата поймет, что ей на самом деле важно и нужно. Ведь ни Америка, ни Майк, ни другой «новый американец» не заменят ей Вани, пусть они лучше его в сто раз. Судьба есть судьба.

Лишь бы до Таты это поскорей дошло.

Ефим Борисович встряхнулся, прямее сел в кресле, вновь раскрыл Библию и прочитал: «На третий день был брак в Кане Галилейской, и Матерь Иисуса была там».

Воображенье легко подхватило его и унесло в далекие, древние дали.

Жаркое солнце на глинобитных стенах, грубые деревянные столы, пыльные ноги в сандалиях из-под длинной одежды. Простое веселье.

«И как недоставало вина, то Матерь Иисуса говорит Ему: вина нет у них.

Иисус говорит Ей: что Мне и Тебе, Жено? Еще не пришел час мой.

Матерь Его сказала служителям: что скажет Он, то сделайте».

Так вот кого распирало от гордости, вдруг сообразил Ефим Борисович. Ну, еще бы — при таком-то сыне.

* * *

Протопопов чувствовал себя странно и решительно не понимал, что с ним происходит.

Он сидел дома, по обыкновению в кабинете. Слушал музыку — сын принес новый диск, но не мог сосредоточиться. За окнами висела депрессивная серая мга. К счастью, день, что называется, клонился к вечеру; скоро должно было стемнеть.

«Хоть шторы закрою», — сварливо пробурчал про себя Протопопов. Он страшно не любил делать это раньше времени.

Куда подевались решительность, уверенность в себе, казалось, обретенные навеки? Где весь его фантастический драйв? От разговора с женой он мгновенно превратился в тряпку, в лужу, мокрое место, и, хотя прошло время, собраться, восстановиться не получалось. Понятно, пришлось нелегко: объяснения, нотариус, нервы. Передав жене долю в бизнесе, он, подобно Данко, вырвал из груди свое личное, кровное, драгоценное сердце, но, что поразительно, ни на секунду не воспротивился, не заспорил — подчинился как зомби. Будто кто-то взмахом волшебной палочки парализовал его волю.

А ведь чуть не вчера он, герой-любовник и властелин мира, уверенно заявлял молодой, забеременевшей от него любовнице:

— Не волнуйся, я обо всем позабочусь, — и не то чтобы радовался этой некстати с неба свалившейся беременности, но безусловно гордился: гляньте, еще могу!

Дочку он всегда хотел — кроме шуток. И сразу загорелся надеждой: вдруг повезет? Назову Алевтиной в честь бабушки.

Лео смотрела на него расширенными, испуганными, обращенными внутрь себя глазами. Было видно, что и для нее ребенок — неожиданность, а вовсе не «ход конем».

— Что делать будем? — спросила она, выложив новость. Так, мол, и так, доигрались.