Твари, подобные Богу - [47]

Втайне от самой себя она горько переживала разрыв с Майком, а еще больше то, что он ей не звонил, не пытался вернуть. Будто вычеркнул из жизни. Значит, хотел с ней расстаться и только искал повода? Она просыпалась по ночам от обиды.

Но была и вторая причина не спать — страх. Тата никому не рассказывала о своей сделке с дьяволом, но не забывала о ней. Не могла. Хоть и считала — бóльшую часть времени — плодом расстроенного воображения. Уход мужа — колоссальный стресс, любая чушь покажется знаком свыше. Что, в конце концов, сверхъестественного в зимней грозе, пусть и разразившейся в тот миг, когда ты воскликнула про себя: «Пусть мне сам дьявол поможет»? Бывают совпадения похлеще. Да, потом месяца два-три события развивались по ее желанию — опять же, ну и что, итог все равно отрицательный…

Увы, доводы рассудка не действовали, кровавая подпись под договором отказывалась исчезать. Тата недолго чувствовала себя свободной от князя тьмы — кому еще под силу превратить ее жизнь в такой сумбур?

Временами охватывала жуть. Хотелось пойти в церковь и покреститься, но Тата считала, что это возможно лишь в одном случае — если искренне уверовал, иначе нехорошо. Тата отводила глаза от храмов, избегала туда заходить. Раньше в трудные минуты она, неверующая, мысленно обращалась к Богу, а теперь не смела, и ее нравственное одиночество было невыносимо. Она почти физически ощущала на себе злое клеймо, позволявшее бесам водить вокруг нее хоровод…

Тату передернуло: она вспомнила Гешу, мужа подруги, у которой гостила в Сан-Франциско. После эмиграции Геша за оборотистость и деловую хватку получил прозвище Гешефт, намертво к нему приклеевшееся. «Дьяволица!» — шепнул он в тот вечер с интонацией героя-любовника провинциального театра и скользнул по ее губам горячим взглядом. Они сидели на заднем дворе; это было прощальное застолье. Света ушла за чем-то в дом. Впрочем, Гешефт и при Свете истязал Тату комплиментами, якобы шутливыми, ничего не значащими, но оттого особенно дерзкими, и добился-таки своего: Света начала ревновать.

Поначалу Гешефт не видел Тату в упор, но однажды она купила его с потрохами с помощью одного-единственного слова — матерного.

Дело было в кафе у океана. Светка убежала доплачивать за парковку. Гешефт глазел на девушек. Вдруг он перехватил насмешливый Татин взгляд и невозмутимо произнес:

— Осуждаешь? Зря. Жизнь коротка, а х… не вечен.

Милая эмигрантская ease with expletives[13] давно не коробила Тату, но если бы и так, она ни за что не отказала бы себе в удовольствии столь же невозмутимо ответить:

— В данном случае, похоже, наоборот: жизнь не вечна, а х… короток.

Гешефт, успевший оценить очередные округлости, медленно перевел на Тату глаза. В них зажегся интерес, а потом она почувствовала, как все, обращенное девушкам, единым зарядом переадресовалось ей. И, что называется, понеслось.

Конечно, тем, последним, вечером Гешефт воздал должное продукции калифорнийских виноградников, и все-таки — почему «дьяволица»? Послушать его, она воистину инфернальное существо: «адски притягательное», «бесовски обаятельное», «сатанински опасное»… Гешефтовы ухаживания отдавали буффонадой, почти издевательством, но Свету все равно злили. Тата под благовидным предлогом поменяла билет и уехала в Москву раньше, чем собиралась, а дома обнаружила в электронной почте послание от Гешефта: «Хочу пообщаться, дай, пожалуйста, телефон»… Она не ответила.

Кажется, в ней и правда засел черт, который задался целью испортить ей жизнь. За последние несколько лет Тата обрела уверенность в себе и многому научилась из того, чего не умела при Иване; ей понравилось быть сильной, эффектной, раскованной. Однако не все понимают, что свободное поведение не значит легкое. Стэн, Гешефт, жиголоватые юнцы на улицах… Помнится, один такой во всеуслышанье объявил: «Люблю возрастных женщин». «Чтобы у тебя язык отсох!» — подумала тогда Тата.

Но она действительно немолода, как бы замечательно ни выглядела, и устремления у нее соответствующие: дом, покой, чай под лампой. А что взамен? Одинокие странствия, глупый флирт, случайные амуры. Точнее, один-единственный случайный амур, но и того хватит выше крыши. Тата по сей день заливалась краской при воспоминании о своей эскападе с мальчишкой из бара, но прекрасно понимала, что с точки зрения окружающих это вписывается в ее нынешний имидж. Так, может, продолжать в том же духе, дабы никого не разочаровывать? Нет, к счастью или к несчастью, эпатаж для нее — не вариант. Ведь что бросай вызов обществу, что не бросай, что бейся лбом об икону и проси, умоляй, требуй вернуть прежнюю жизнь, легче не станет. Семья, муж из воздуха не появятся.

Она одна — но не умеет быть одинокой. Вроде бы по всему укладу современной жизни давно пора обрести самодостаточность и возрадоваться. Спрашивается, как? Если главная ценность для тебя — родная душа рядом? «Счастье — это когда тебя понимают» — классика же!

Два года назад она сидела с альбомчиком в Центральном парке и созерцала пасторально-голубые небеса в блаженной уверенности, будто обрела покой. Да, но — с Майком, точнее, в Майке. Отдельно, внутри, в ней самой, никакого покоя нет и не было. Отчего? Из-за убежденности, что при женщине обязателен мужчина? Крамольная мысль, особенно для Америки; выскажи — загрызут. И правильно сделают… Только лучше бы дали рецепт обретения проклятой самости.