ТВари - [25]

– Это тебе посильнее и покруче любой массовки в студии, — приободрял ее Абрам Моисеевич.

Агаша уверенно ходила вдоль длинного стола, за которым гремели вилками и ножами подгулявшие гости, ходила и смело говорила в микрофон как заученные остроты из неиссякаемого арсенала Абрама Моисеевича, так и экспромты собственного сочинения. Ей нравилось, что публика встречала ее репризы смехом и часто отзывалась благодарными аплодисментами.

Она не зашептывала и не заплевывала микрофона, с дикцией и артикуляцией все было «очень вери-велл», как говорил Абрам Моисеевич, а плечики, а осанка, а походка у Агаши были как у выпускницы Щукинского училища, на все пять баллов.

Как же ей пригодилось, что отучилась семь долгих лет в музыкальной школе! Как Агаша была сейчас благодарна своей учительнице Наталье Ивановне за терпение и долгий труд, за желание передать умение чувствовать, понимать музыку. Наталья Ивановна иногда сердилась и даже ругалась, когда у Агаши не получалось правильно сыграть какой-нибудь «Свадебный день в Трольхаугене» Грига, и доводила Агашу чуть не до слез. А когда Агаша получила красный диплом, сама плакала — от счастья и гордости за свою воспитанницу.

Петь Агаша любила всегда и музыку принимала всем сердцем, но стеснялась. Теперь она чувствовала себя свободно под взглядом большой толпы зрителей, и весь ее талант заиграл всеми цветами радуги: она могла и спеть, и станцевать, и состроить клоунаду.

Абрам Моисеевич денег ей за работу не платил. Но ее кормили и поили, подсаживая к общему свадебному столу, и еще с собой заворачивали бутылочку вина, пирожных от десерта, бутербродов, того-сего…

А пару раз растроганные родители жениха и невесты сунули конверт «с бонусом». Один раз «бонус» потянул на сто долларов, а во второй раз на двести. Конверты она отдала Абраму Моисеевичу, и тот без вопросов принял это как должное.

Пару раз жених и невеста приглашали ее на второй день торжества к себе на квартиру. Агаша отказывалась.

И почти каждый вечер ей приходилось просто отбиваться от предложений встретиться, прийти на свидание, а то и просто — сразу выйти замуж за кого-нибудь из сильно осмелевших гостей. Абраму Моисеевичу с его сыном Юрой приходилось оттаскивать Агашу от пьяных влюбившихся в нее дружков жениха, тащивших Агашу в такси, а далее под венец…

– Такова сила искусства, — говорил довольный Абрам Моисеевич, — теперь в тебе огромная сила заложена, Агашенька. Ты умеешь держаться перед людьми, ты умеешь привлекать внимание, ты умеешь не тушеваться, ты умеешь быть настоящей публичной женщиной.

* * *

В конце месяца на одну из свадеб приехал дяденька Дюрыгин.

Он опасался, что его узнают и начнут по свадебной простоте отношений к нему приставать, и поэтому наблюдал за своей протеже из проема дверей, ведущих на кухню.

Агаша провела пару соревнований, вдоволь посмеявшись над послушными ее воле женихом, невестой и их гостями. Потом сама спела в микрофон под караоке фонограмму, станцевала и в конце устроила конкурс на звание лучшего гостя свадьбы со специальным призом — из фонда любимой тещи.

Дюрыгин был в восторге и не скрывал этого.

– На следующей неделе я договорился поставить тебя в шоу Монахова, и не в качестве массовки, а в качестве гостьи с ролью и речью, будешь изображать отвергнутую богачом простую девушку… Там тема у Монахова будет — неравные отношения богачей с бедными, вот ты и сыграешь, легенду мы тебе придумаем.

– А что — там все актеры с придуманными историями? — полюбопытствовала Агаша.

– Через одного придуманные, — ответил Дюрыгин, — но зависит от шоу, некоторые на девяносто процентов правды, а некоторые на сто процентов постановочные.

То, что в ее жизни произошла наконец крутая перемена, Агаша осознала, когда получила из рук Дюрыгина месячный многоразовый пропуск на телевидение. Вот это да!

А Монахов оказался очень симпатичным, милым, мягким и покладистым малым, как бы сказала Натаха, без понтов.

Внутри у Агаши все кипело-клокотало.

Назвать это состояние волнением было бы профанацией, принижением уровня высшего душевного напряжения. Она не волновалась, ее просто всю трясло от переполнявшего ее ожидания. Кровь уже была перенасыщена адреналином, а мозг еще сдерживал рвущееся в бой тело, держа его на тормозах.

Состояние ее было похоже на дрожь реактивного лайнера на взлетной полосе, когда пилоты уже вывели все турбины на максимум оборотов и они ревут на форсаже, сотрясая самолет, а шасси еще стоят на тормозах и сам самолет еще не стронулся, ждет…

Абрам Моисеевич рассказывал Агаше, как он сам по молодости лет боролся с предстартовым мандражом. Он выпивал в буфете концертного зала две рюмки хорошего коньяку — и все как рукой снимало.

– Принимать элениум или другие седуксанты не советую, — говорил Абрам Моисеевич, — переуспокоишься, станешь безразличной ко всему и будешь на сцене как рыба вареная. А должна быть живчиком! А коньяк тоже не могу рекомендовать, привыкнешь.

Агаша вспомнила Лену Братухину — подругу школьную, с которой полгода назад случайно встретилась в родной Твери, когда навещала маму. Лену увидела на вокзале — та была с утра пьяная, вся в синяках.