Турухтанные острова - [44]

Когда возвращались, Пекка Оттович сказал Олегу:

— Сейчас составь распоряжение по институту о созыве на завтра конкурсной комиссии. Я попытаюсь подписать его у директора. А кто-нибудь, например Маврин, пусть позвонит всем, попросит зайти к нам. Считаем, что такое распоряжение уже есть.

Когда Олег, обогнав всех, вернулся в комнату, там была одна Даша. Она подошла к Олегу.

— Буркаев, вы знаете, что я увольняюсь?.. Я подала заявление Пекке Оттовичу.

— Почему? — удивился Олег.

— Из-за вас, Буркаев. Вы любите другую, и вам вовсе безразличны мои признания. Но я хочу вам сказать, что так, как я, вас не полюбит уже никто! Я ухожу из института, Буркаев, но не от вас. Я буду любить вас всегда. И если когда-нибудь в жизни я потребуюсь вам, вы только позовите меня. Прощайте, Буркаев.

И она выбежала из комнаты.

47

Еще с платформы Олег увидел вдалеке за сугробами два светящихся окошка, от которых на снегу пролегли продолговатые желтые прямоугольники. А подойдя поближе, услышал, как в доме залаял и заметался Полкан. Когда скрипнула дверь и Полкашу выпустили на улицу, он стремглав вылетел на шоссе и бросился к Олегу и заметался вокруг, то припадал на снег, то, взвизгивая, высоко подпрыгивал, норовя лизнуть Олега в лицо.

— Хватит, хватит, — пытался успокоить его Олег, шутливо валил в снег. Полкаша делал вид, что злится, хватал Олега за рукавицы и падал на спицу. Олег катал его по снегу. Полкаше это не нравилось, он вырывался, тявкая, отскакивая в сторону, и снова мчался к Олегу. Догадавшись, что приехал Олег, мать вышла на улицу. Полкаша бегал то к калитке, то к Олегу.

Мать по давней привычке сразу же стала накрывать на стол, даже не спрашивая, проголодался ли Олег и будет ли пить чай.

Олег не отговаривал ее, он и ехал сюда затем, чтобы посидеть с ней за столом, неторопливо поговорить, отдыхая, почувствовать себя так, словно при входе сюда сбросил тяжелую ношу. Это и требовалось перед завтрашним днем. Раскрепоститься, почувствовать себя свободно, отдохнуть, чтобы потом собраться, как спортсмен перед решающим стартом. Такое здесь все знакомое, свое. И эта вот чашка с голубым ободком, сахарница с ложечкой в ней. Он слушал мать и думал, что, может быть, именно этого и не хватало ему сегодня, умиротворения душе.

После ужина, пока мать убирала со стола, Олег вышел на улицу. Он шел по дороге, освещенной редкими фонарями. Лишь в отдельных домах кое-где светились окна. Падал снег. Лампочки фонарей сверху были прикрыты железными тарелками, из-за их краев вылетали густые хлопья и медленно оседали. Тени от них бежали по дороге. Что-то гипнотизирующее было в этом кружении снега.

По шоссе Олег спустился к заливу. Перед ним лежала темная, заснеженная равнина, которая сливалась с таким же темным небом. Олег прошел к телефонной будке, утонувшей между сугробами. Ногой отгреб от двери снег, открыл ее. Рукавом протер заиндевевший аппарат. На звонки никто не ответил.

Утренняя электричка шла рано, в ней ехали жители пригородных поселков, которые работали в городе. На остановках они входили компаниями, встречали в вагоне знакомых, усаживались рядом, разговаривали. Создавалось впечатление, что у них продолжалась беседа, прерванная лишь несколько минут назад.

Олег полагал, что первым придет в лабораторию. Но к его удивлению, Пекка Оттович уже сидел у себя в кабинете. Следом за Олегом появился и Сережа. Олег оглянулся, а Сережа уже рядом. И бумаги в руках: он намеревался сразу же со звонком, пока члены комиссии не разбрелись по институту, перехватить всех на рабочих местах, еще раз напомнить, что они приглашены к двенадцати, их будут ждать у Пекки Оттовича в лаборатории. В дверях Сережа чуть не столкнулся с Дашей. Но она не заметила его, прошла мимо.

И гости на этот раз пришли раньше, не к десяти, как уславливались накануне, а к половине девятого.

— Можно включать? — подошел к Олегу Овчинников.

Пекка Оттович стоял в стороне. С Прищепковым беседовал Белогрудкин. Он стоял этакий важный, и даже речь у него изменилась, он произносил слова с неким прононсом: «Ну конешно, конешно!»

Взяв у Пекки Оттовича ключ от шкафа, Олег принес трубку. Положил на верстак. Пекка Оттович по переговорному устройству попросил Гвыздю принести протоколы. Гвыздя появилась не сразу. «Хорошо, иду». Но ее еще довольно долго пришлось ждать.

Она появилась раздраженная:

— Могли бы и сами взять! Подумаешь, академики приехали! Академиков испугались!

Не скрывая своего недовольства, небрежно швырнула протоколы на верстак.

И вот здесь произошло непредвиденное. То ли от сквозняка, то ли от толчка, когда Гвыздя резко хлопнула дверью, трубка покатилась по верстаку и… грохнулась на пол. Дзинькнуло стекло.

Все остолбенели.

Первым пришел в себя Сережа.

— Разбилась? — склонился над трубкой.

— Раззява! — повернувшись к Гвызде, разъяренно крикнул Белогрудкин.

Прищепков платком вытер лоб.

— Надо быть поосторожнее.

— Слон в посудной лавке! Выгнать тебя надо! — кричал Белогрудкин.

— Что я, нарочно?

— Соображать же надо! — закричал и Сережа. — Ты чем-нибудь думаешь или нет?

— Хамье! — обиженно кинула Гвыздя через плечо, на секунду приостановившись в дверях, и вышла.