Турухтанные острова - [39]

Сергей промолчал, и Сидор Иванович отправился на кухню поучить хозяек, как надо готовить обед. Теперь оттуда слышалось его разгоряченное:

— Что-о? А я тебе говорю: нет! А я тебе говорю: да!

— Может, тебе что-то нужно? — вернувшись, снова спросил Сережа у матери.

— Включи телевизор, — Сергей понимал, что она просит это сделать только ради него, полагая, что ему с ней скучно.

Он включил телевизор, сделав звук потише. Но она не смотрела передачу, и Сережа выключил звук, оставив только изображение.

— Сядь поближе, — попросила мать. Сережа сел. Она взяла его за руку.

— Сереженька, ты помнишь, как мы с тобой жили в эвакуации?

— Конечно.

— Я один раз вам с Тимкой сшила рубашки из плащ-палатки, купила на толчке. У нее один край был опален или чем-то залит. Вся зеленая, а это место желтое. Я выкроила кусок, который почище, сшила из него Тиме, как старшему, а тебе уж из того, что осталось. Перед рубашки зеленый, а спина — желтая. Ты тогда обижался и плакал.

Нет, Сережа этого не помнил, забылось.

— И всегда я тебя не баловала. Все — старшему. Что получше — то Тиме… Теперь Тима далеко, а я — с тобой. Опять обижаю тебя, мешаю тебе.

— Да что ты, мама! Что ты говоришь?!

— Нет, это несправедливо! И тогда, и сейчас. Почему-то мы всегда меньше всего делаем добра тем, кто нас больше всех любит. Подожди, не возражай мне… У тебя стали взрослыми дети. Гриша женится, приведет жену. Потом у него появятся дети. А я буду только мешать, старуха!..

— Что ты, мама!

— Кому я нужна!

— Ты мне нужна, мне! В первую очередь — мне!

— Кажется, у индусов существовал такой обычай — после шестидесяти лет человек уходит в джунгли. И это правильно… Я мешаю вам.

— Скоро у нас будет трехкомнатная квартира. У молодоженов — комната, и у тебя — своя.

— Я же вижу, как тебе все это нелегко дается. Семья — пять человек, и только двое из них работают.

— Я скоро получу хорошую премию. Первую премию по конкурсу. Я тебе только не говорил этого. Потому что опасался сглазить. Тьфу, тьфу! Первая премия у нас почти в кармане! Теперь однозначно! Наш прибор заработал! Такого прибора нет больше ни у кого. Это новое слово в технике!

По телевизору показывали демонстрантов. Они проходили площадь. Мужчины, посадив на плечи, несли ребятишек, и те махали флажками, смеялись, что-то кричали.

…Странно, но он совершенно не помнил эту, сшитую из разных по цвету кусков, рубашку. Бывает так, что кто-то рассказывает, и у тебя всплывают воспоминания, словно эпизоды недавно просмотренного фильма. Но про эту рубашку он не помнил ничего, все начисто выпало из памяти. Но зато помнил многое другое. И так, будто это происходило только вчера.

Помнил, как они эвакуировались. Как их на грузовике везли по льду через Ладогу. Близилась весна, снег начал таять. Грузовики медленно ползли один за другим по дороге, проложенной по льду и теперь похожей на канал. Они, будто тяжелые баржи, гнали перед собой воду. Она бурлила, поднявшись выше колес. По берегам этого канала стояли в тулупах и шапках-ушанках девушки-регулировщицы с флажками в руках, в большущих валенках!. Валенки казались громадными, потому что на них нарос лед. Когда девушки переступали, глубокий след тотчас заливала вода.

И вся эта длинная вереница остановилась. Впереди закричали, что провалился под лед грузовик. Но стояли недолго. Машины снова поползли, объезжая черную полынью, возле которой стояла регулировщица с красным флажком. А в середине полыньи плавал таз, в котором сидела кукла.

Он и сейчас помнил эту куклу с желтыми шелковистыми волосами, которая смотрела на проезжающих большущими голубыми глазами и покачивалась вместе с тазом. И хорошо помнились ему годы, прожитые в Прокопьевске — маленьком городке.

Впрочем, можно ли его называть городком, этот лесной поселок, образовавшийся вокруг железнодорожной станции. Через станцию проходили поезда в Сибирь и в обратную сторону, в Россию. И только два останавливались здесь. Один утром, другой — поздним вечером. Посмотреть на эти поезда приходили многие прокопьевские, не только ребятня, но и взрослые. И Сережка с приятелем, местным мальчишкой Гринькой, бегали сюда каждый день. Шли, поглубже нахлобучив шапки, прикрывая заиндевелой варежкой лицо.

В поездах ехали, в основном, военные. Накинув на плечи шинели, выскакивали из остановившегося поезда, мчались на вокзал, в буфет. На подножках вагонов, закутанные в тулупы, зябко поеживаясь, стояли проводники, переминаясь и покачиваясь, похожие на кули. Иногда в тамбур выскакивала какая-нибудь женщина, тотчас юркала обратно в вагон, оставляя в морозном воздухе тонкие, прозрачные кристаллики от дыхания, которые медленно опускались на снег.

Кроме того, чтобы посмотреть на проезжих, у Сережи с Гринькой для ежедневного хождения на вокзал имелась еще одна причина. Здесь работала буфетчицей Гринькина дальняя родственница Надька, краснощекая толстуха. К приходу поезда она выволакивала на прилавок большущий пузатый самовар и выставляла бутерброды с сыром. Для того чтобы сыр выглядел свежим и имел, как принято говорить теперь, «товарный» вид, Гриньке и Сережке поручалось облизывать его. Только не приведи бог отломить хоть кусочек. И Сережка с Гринькой выполняли строгий Надькин запрет. А затем мыли стаканы, это тоже вменялось им в обязанность, и доедали оставшиеся на тарелках куски, конечно, если они оставались. И ради этого всячески заискивали перед капризной Надькой.