Турнир - [75]

– Саске, события, которые привели нас к этому моменту, должны были произойти. Если ты будешь винить себя во всем, то никогда не сможешь подняться с колен. То, что случилось с Итачи и со мной – это наш выбор. Наша ответственность. Ты забыл?

– Я мог сделать хоть что-то…

– И тогда всё могло сложиться совсем иначе, это правда. Но кто даст тебе гарантии, что другая реальность была бы лучше? А вдруг кто-то мог умереть? Как же ты не понимаешь, что самая большая ценность – это жизнь? Без неё все остальное становится бессмысленным. И пока она у нас есть, остальное не так важно.

– Тогда почему мы просто не остались на побережье? – Саске ощутимо потряхивает, и он пытается отвести ладонь от моей раны.

– Какая может быть жизнь наполовину, Учиха? На побережье было существование. Мы с тобой жадные и мы захотели большего. Но кроме этого есть и другая сторона. Ты представить себе не можешь, как я боюсь тебя потерять. Я боюсь, да, всё верно, но не даю страху меня уничтожить! Посмотри на себя, боже… ты же скоро окажешься там, откуда все это время вытягивал меня. Давай просто держаться друг за друга, как мы всегда это делали? Тебе уже и оригамитерапия не помогает!

– А если я снова причиню боль людям, которых люблю?

Мы замираем, почему-то тяжело дыша и вгрызаясь друг в друга глазами. Вспоминается острое, жгучее безмолвие драки и огонь в мышцах. На несколько мгновений становится так тихо, что слышно, как кровь шумит в артериях - безмолвие.

Всё стабильное в нашем мире покосилось, накренилось, как старый прогнивший дом. И теперь стоит, зияя трещинами и дырами, пустотами и рыхлыми древесными пучками. Неправильное, уродливое…

– Мы ничего не добьемся, если будем снова и снова рвать друг друга на части.

Саске тихо выдыхает, обессиленно откидывая голову назад и открывая мне вид на белую шею.

– Вот именно. Ничего. Из-за меня мы так и не сдвинулись с мертвой точки. Так не может продолжаться.

Все верно. Того, кто не может твердо стоять на земле или хотя бы почувствовать её, гораздо легче поймать в ловушку. А мы больше не можем позволить себе смотреть на мир сквозь ржавые прутья.

Выпрямившись, он начинает говорить надсадно, хрипло. Стараясь максимально отстраниться от слов, мол, эти чувства его не касаются, ему не принадлежат. Иначе просто не смог бы.

– Это я потащил тебя в больницу. Из-за меня…. чертовы Дейдара и Хаку – моя вина… я причинил тебе боль тогда, причинил снова, причиняю сейчас, а ты меня прощаешь, как будто ничего страшного не произошло.

– Постой.

– Я сам, своими руками, уничтожаю всё, что мне дорого. Думаю, что поступаю правильно, а в результате делаю еще хуже.

– Саске…

– …не знаю, что мне теперь надо сделать, чтобы хоть что-то… исправить…

– Саске, пожалуйста, – кладу руки ему на шею, затем беру лицо в ладони. – Делать ошибки и поддаваться эмоциям – это нормально!

– Нормально? Но я не хотел драться с тобой тогда! Я хотел поговорить. А пелена упала и всё, не помню, как, когда и из-за чего всё это… в голове помутилось.

Осторожно ослабляю захват, а потом и вовсе убираю ладони с теплых щек. Учиха смотрит настороженно. Слабые отголоски солнечных зайчиков, пляшущих под потолком, оседают на потерянном лице и растрепанных волосах.

Итачи был прав – это самая настоящая глина. Одно мое слово может превратить его в невнятный ком чувств и эмоций, как и вернуть прежнюю форму. Однако, между нами выросла мембрана недоверия – слышим, пониманием, киваем друг другу, а поверить не можем. Или не хотим. Насколько было бы проще, если бы хотя бы один из нас умел бороться с подобными препятствиями…

– Давай-ка вспомним, как было с самого начала: Итачи сам пришел в Синтагму. Ты его туда не звал – это его выбор. И я туда тоже пришел сам. Да, пускай, мне не свезло, но ты здесь играешь не такую уж важную роль. А Сасори? Что поделать, если он был придурком и отказ воспринял в штыки? Ты не предлагал ему покончить жизнь самоубийством, так ведь? Тогда за что ты снова себя коришь?

– Я разрушил твою жизнь.

– Ты ее украсил, дебила кусок. Я не представляю на что она должна быть похожа без тебя.

Приходится снова хорошенько прижать его руку к шраму. Думаю, его можно сделать символом нашей откровенности.

– Можешь проверить. Тело заживает, а я живучий. Чтобы меня убить нужно что-то посерьезнее Розы, яда и твоего кулака. Я уже не знаю, кто со мной – демоны ли, ангелы или единороги, но чтобы меня заполучить, смерти нужно постараться. И, думаю, Итачи тоже ни разу не слабак. А теперь… хочу, чтобы ты запомнил самое главное.

– Что?

– Я все еще хочу спрятать тебя в какой-нибудь научно-исследовательский комплекс, под землю, на минус трехсотый этаж, в мягком гробу и металлическом коробе. И чтоб еще никто подойти просто так не мог – всё по пропускам, вахта, сканер радужки и отпечатков пальцев. И то не факт, что я был бы за тебя спокоен. Но как себя будешь чувствовать ты, находясь под опекой?

– Ужасно.

– Точно. И пока ты не веришь мне, пока пытаешься защитить, откидывая с первых рядов в тыл – я тоже буду чувствовать себя ужасно. И буду проигрывать. Так у нас ничего не получится. Никогда.

Он кивает и, наконец, перестает выворачивать руку. Кладет пальцы поверх раны – очень осторожно, неуверенно. Ведет подушечками вниз, по линии. Почти так же, как тогда, на кухне. Только без лезвия.