Турнир - [44]

Ощущаю себя каким-то шпионом и иду крадучись, но чуткий слух Учихи не обмануть, хоть по потолку ползи – все равно попадешься.

– Я тебя слышу.

Как и ожидалось, в хрипловатом голосе переливаются ледяные грани. Собираю все свое мужество и волшебную силу, чтобы перебороть страх и спуститься. Бедные единороги – опять не работа, а сплошной стресс.

Учиха сидит в углу, рядом с одним из рабочих столов и медленно сворачивает оригами. Когда он нервничает, то делает это резко, рывками, просто потому, что насворачивал тысячи фигурок и складывает на автомате. Так ему легче переживать, легче жить с эмоциями, легче чувствовать.

Но сейчас дело в другом – на сердце слишком тяжело, в каждом движении усталость. Саске медлителен и рассеян.

Сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, подхожу ближе. Он не поднимает взгляда, даже голову не поворачивает. И на лице знакомая, излюбленная маска: «Узумаки, мне на тебя наплевать с Эйфелевой башни».

– Прости меня.

Длинные пальцы вздрагивают, но продолжают загибать бумагу. Тогда я сажусь напротив и, снова переборов в себе какой-то внутренний блок, беру один лист из стопки.

– Я не должен был срываться на тебя. Ты ведь ни в чем не виноват. И всегда пытаешься помочь. Прости.

Воздух спирает в легких, когда Саске вдруг бросает свою поделку и переставляет мои пальцы так, как ему угодно. Когда мы одновременно давим на лист, сгиб получается ровным, правильным, без вмятин.

– Я не пытался тебе помочь. Только поддержать. Помощь предполагает ответственность за решения и поступки другого человека. Этот груз – только твой.

Он все еще не смотрит мне в глаза. Черт возьми.

– Пусть так, но я все равно поддался эмоциям и взбесился. Я знал, что однажды случится что-то подобное…

Пока я пытаюсь исповедоваться, Саске ненавязчиво подправляет мои пальцы, где-то даже придерживает за костяшки, чтобы получился настоящий журавлик, а не какой-нибудь кривошейный уродец с крыльями вовнутрь. А я не устаю поражаться тому, насколько интимным он может сделать любое действие и сколько смысла способен вложить в процесс создания чего-либо. Хоть тех же бумажных фигурок.

– Пожалуйста, прости.

– Я знаю, что всегда действую тебе на нервы, – наконец, он поднимает взгляд. – Но ты сам сделал этот выбор. Я не заставлял тебя отвечать на мои поцелуи. Я не заставлял тебя смотреть в мою сторону и не просил о магических поединках. Ты делал это сам. Как сейчас – делаешь этого журавлика. Это твое решение и твоя ответственность.

– Что ты пытаешься сказать?

– Тебе не надо просить у меня прощения. Проси его у себя.

– Но как тогда…

– Не «прости меня», а «я сожалею». Тебе не кажется, что «прости» – это перекладывание ответственности на чужие плечи, а? Это всего лишь просьба, а не признание своей вины. Если ты сожалеешь, я прощаю. Но у меня тоже есть, что сказать.

Невольно поджимаю губы. Саске придерживает мои руки, не давая шелохнуться.

– Я уже говорил, что если ты пойдешь по протоптанной для тебя тропинке – я сделаю все, чтобы это остановить. Теперь послушай еще кое-что. Если ты позволишь кому-то пошатнуть наш мир, я отделаю тебя так, что не останется ни одного живого места. Если ты еще раз заденешь этот гребанный кусок хрупкого говна, который держится на соплях и зовется отношениями, я тебя в асфальт закатаю. Понял?

– Саске, знаешь, иногда ты такой милый, что аж мурашки по телу. Но я понял.

Почему-то на лицо лезет довольная ухмылка. Видимо, хрупкий кусок говна одинаково сильно дорог нам обоим.

Руки Учихи расслабляются, и он кладет на ладонь более-менее сносного журавля. Неуловимое движение навстречу – я оглаживаю изящное запястье, прощупываю крепкую косточку там, где начинаются жилистые мышцы.

Саске просто смотрит. То ли печально, то ли серьезно, то ли устало. А может и всё вместе. Когда наши взгляды сталкиваются, он хмурится, но ничего не говорит.

– Я люблю тебя. И очень сожалею, что наговорил всякой ерунды. Ты не можешь разочароваться во мне, ведь я потрясающий, верно?

– От скромности не сдохнешь. А жаль, – хмыкает Саске, наконец, расслабившись. – Ты такое уёбище, что разочаровываться уже некуда, Узумаки.

– Полностью согласен, поэтому можно я отымею тебя прямо здесь? Разочаровываться ведь некуда…

– Это перебор даже для тебя.

Несмотря на недовольные нотки в голосе он легко поддается моим рукам, как пластилин, как глина. Мы оба настрадались и намучились – он с Итачи, я со своим прошлым, сейчас самое время оставить всё это вне подвала. И отдаться самому простому, что есть между нами.

К своему несчастью я замечаю, что Саске хочет спасти одну из своих поделок – убрать подальше от наших неуклюжих тел, дабы не помялась. И, забыв подумать, краду бумажную собачку прямо из холодной руки. Тоска в темных глазах уступает место опасному огоньку. Саске утаскивает оригами у меня из-под носа и снова проигрывает, рискнув переложить его в другую руку.

Маленькое сражение на фокусах – показатель того, что наш общий купол, внешний щит… имеет место быть. Что не случилось ничего страшного, и мы всё так же чувствуем друг друга. Даже в иллюзиях. Особенно в иллюзиях.

Это настройка. Переустановка. Перезагрузка программы чувств, которая дала сбой.