Туркестанские повести - [23]

Агзамову удалось-таки добиться разрешения проводить свои испытания на длительное пребывание людей в этой коробке на случай применения «противником» радиоактивных веществ — БРВ. Так что сейчас мы — подопытные существа, с которыми капитан медицинской службы будет делать бог знает что. Родионову до завтрашнего дня предстоит голодовка: кроме фляги чая, ничего не получит, сам капитан будет довольствоваться сухим пайком, а Виктору повезло, он может готовить для себя первое и второе блюда.

Наверху «свирепствуют» ядовитые продукты распада страшного оружия массового уничтожения людей, и мы «вынуждены» загерметизироваться, переждать, пока специалисты не «обезвредят» очаг «поражения».

Укрытие довольно просторное, рассчитано не на один десяток человек. Полукруглый свод, отвесные стенки, ровный пол. В нишах, плотно закрытых дверьми, — запас продовольствия, питьевая вода, санузел. Вдоль стен тянутся деревянные двухэтажные нары. Осветительная лампочка, телефон, электрическая розетка, компрессорная установка и какие-то воздухоочистительные агрегаты. Вот и все. Не знаю, есть ли отопительное устройство, — сейчас здесь пока тепло.

Я сижу на своих нарах и молчу. Капитан чертит какие-то графики, которые будет заполнять результатами испытаний. Родионов склонился над схемой прибора для оценки работы операторов. Это его рационализаторская идея. А Другаренко что-то рисует в своем альбоме.

Доктор проверил у всех пульс, давление, измерил температуру, потом приказал надеть противогазы и быть в них шесть часов. Добровольцы подчиняются безропотно: чем не пожертвуешь ради эксперимента! Капитан делает все наравне с нами. Он высокий, со здоровым румянцем на щеках, глаза у него темно-карие, с золотистыми искорками.

Говорит он мягким баритоном. Молодой еще офицер, недавно окончил академию. Даже завидно.

Люди в масках стали таинственнее, медлительнее. Молча продолжают свои занятия. На моих нарах лежит дневник отца. Беру и снова строчку за строчкой медленно перечитываю историю одного летного дня. Только одного — в начале октября 1941 года. А ведь отец был на войне все четыре года. Сколько же на его долю выпало вот таких до невозможности трудных дней!

«Сегодня пятые сутки, как мы в Москве. Я не летал только первого октября — доктор снял, наконец, осточертевшие повязки и сказал:

— Ноги лучше прежних. Вопросы есть?

Какие вопросы, милый эскулап! Я столько ждал этого дня…

Вчера, позавчера и третьего дня мы ходили на своих «чайках» штурмовать вражеские колонны на дорогах Подмосковья. С задания не вернулся лейтенант Цуганов. С перебитой ногой увезли в госпиталь командира звена Косанькова. «Чайка» не «ил» — «летающий танк», даже пулеметные очереди и те насквозь прошивают ее матерчатый фюзеляж…

Сегодня утром майор Письмаков вызвал нашего комэска:

— Штаб требует новые разведданные. Надо лететь по маршрутам: Москва — Колокольск и Москва — Юхнов.

— Кузнецов и Назаров пойдут на Юхнов, Ясенев с напарником — на Колокольск, — решил старший лейтенант Лобов.

…Тревожная, настороженная Москва-солдатка осталась позади. Еще недавно наш полк дрался на ее дальних подступах, а теперь поднимешься над городом — видишь дымное полукольцо фронта: с юга, запада и северо-запада сжимается гитлеровская удавка. Мы идем с Джурой, прижимаясь к самым верхушкам деревьев. Слева от нас бежит широкое полотно шоссе. Оно почему-то пустынно сегодня.

Звенигород… Наро-Фоминск… Малоярославец… Наши «чайки» летят уступом влево. Моя впереди, назаровская — чуть сзади. Просматриваем переднюю и боковые полусферы. О верхней почти не беспокоимся: внезапное нападение вражеских истребителей исключено, потому что на фоне хвои и еще не опавшей листвы наши самолеты обнаружить не легко.

Иногда делаем отвороты и снова сходимся над магистралью, стремительно уходящей на юго-запад. Там, за рекою Десной, клокочет фронт, и от передней линии его рвутся огненные языки к Москве. Рвутся, чтобы захлестнуть все — от Брянска до Тулы, от Ржева до Клина.

По пригородам столицы все чаще стали рыскать фашистские самолеты-разведчики и «охотники». Только за последние два дня сбито восемь воздушных стервятников.

За Малоярославцем Назаров доложил:

— Слева и выше нас «мессы».

— Вижу.

Мы — разведчики и ввязываться в бой имеем право только в исключительных случаях.

На подступах к Юхнову магистраль стала более оживленной: сновали встречные грузовики и подводы, раненые двигались в тыл, на смену им шли и ехали новые бойцы.

— Внимательней, Джура, — предупредил я Назарова, — подходим к Юхнову.

— Понял.

Еще две-три минуты полета — и можно возвращаться: вражеских войск нет. А там, дальше, идет бой, и соотношение сил командование, конечно же, знает по донесениям лучше, чем об этом можем доложить мы с Назаровым.

— Танки, командир! — внезапно ворвался в наушники моего шлемофона голос ведомого.

Колонна стальных коробок с белыми крестами на броне подминала гусеницами дорогу с юго-запада на Юхнов. «Что же это — сдали Рославль?» — обожгла тревожная мысль.

Впереди прорвавшихся гитлеровцев нет никакого заслона. Через несколько часов они могут быть у стен Москвы и тогда… Тогда — беда, непоправимая беда.