Туркестанские повести - [21]

Ошеломленные такой просьбой, отпрыски Барханбая не выдержали:

— А если не сделаешь?

— Пусть каждый из вас ударит меня камчой по восемь раз.

Вихрем ринулись братья к отцу и доложили ему обо всем, что услышали от чабана. От неудержимого смеха у Барханбая заколыхался толстый живот, запрыгали жирные щеки.

— Два раза этому нечестивцу удалось уйти от наказания, в третий — не выйдет! Скажите ему, я согласен.

Сыновья приехали к чабану и объявили ему решение отца:

— Ты родился под счастливой звездой, презренный овцепас. Нет предела байской доброте.

— Да продлит всемогущий драгоценнейшую жизнь Барханбая еще на столько, полстолько и четверть столько! — воздел Фаросатли руки к небу.

Немало времени потратил он, прежде чем нашел персидскую верблюжью колючку. По ее стеблю стекала сахаристая жидкость. Наделал он из нее шариков, и те вскоре затвердели.

Надсмотрщики уже хотели было пуститься на розыски Анвара, чтобы отпустить ему двести сорок плетей, но чабан пришел в условленный час.

— Силы небесные ниспослали мне свое благословение. Я сделал из песка конфеты. Отведайте сами «персидской манны» и покажите своему высокочтимому отцу.

И в четвертый раз волки утащили овцу из отары чабана. В наказание бай приказал Анвару есть песок вместо баранины.

— О законный наследник аллаха на земле! — взмолился чабан. — Если ты действительно щедр, как наш духовный отец, не заставляй меня уподобиться червю. Прикажи ночь сделать днем.

У Барханбая брови полезли на лоб.

— Без спичек, без дров?

— Я сделаю свет из песка.

— А если обманешь?

— Буду есть этот самый песок.

— Ну, хорошо, иди, — приказал бай.

Долго слышался Анвару смех Барханбая и тридцати его сыновей. Не верили они, что пастух совершит чудо.

Фаросатли хорошо знал, где растет сасык-курай. Нашел его, высек двумя кремневыми камнями искру и зажег пористую губку, что внутри эфемера. Она загорается, как трут. От первого светильника прижег второй, от него — третий. Спустя некоторое время вся пустыня была в огоньках, превративших ночь в день.

Барханбай и его сыновья-надсмотрщики не верили своим глазам: неужели и в четвертый раз чабан избежал наказания, одурачил их?

Наконец пришел сам Фаросатли:

— Смотрите, кому аллах дал зрение, ночь стала днем!

Барханбай посинел от злости и велел позвать к себе муллу.

— Что делать? — спросил он духовника. — Четырежды из отары чабана Анвара пропадали мои овцы. Четырежды я хотел наказать его. И четырежды он обвел меня вокруг пальца.

— Пожертвуй святому аллаху тридцать самых лучших баранов, и он надоумит, как проучить этого нечестивца, — сказал мулла.

На этот раз богатей подговорил своих сыновей украсть овцу в отаре чабана. И мулла сам придумал наказание.

— Ты свил из песка аркан, — сказал он Анвару, — приготовил яичницу, конфеты, превратил ночь в день. Теперь, Фаросатли, сотвори пятое чудо. Ты получишь девятьсот ударов камчой, а потом поднимешься вон на ту гору и посмотришь оттуда, не видать ли где пропавших овец.

Каждый надсмотрщик ударил по голой спине Анвара тридцать раз. Получилось ровно девятьсот плетей. На теле бедняги не осталось живого места.

— Поднимите его и отведите на гору, — приказал Барханбай.

— Не прикасайтесь ко мне! Я поднимусь сам.

Мулла, бай и его сыновья в страхе отшатнулись от истерзанного чабана.

— Я поднимусь сам, — повторил Анвар и пошел к горе.

Долго он поднимался с камня на камень, с уступа на уступ, пока не добрался до самой вершины. Оттуда в последний раз люди увидели его рубашку, пламенеющую кровью. А потом из-за горы вырвалась и долго бушевала красная песчаная буря, погубившая Барханбая, его сыновей, муллу и все их богатство.

С тех пор в народе и называют эту гору Тепалик-Анвар — возвышенностью Анвара.

Я поблагодарил Хасана-бобо за хорошую легенду. Отпив несколько глотков чая, недреманный страж колодца посмотрел на горы из-за сложенной козырьком ладони и сказал:

— Благодарить надо народ. Это он хранит в памяти своей легенды и давние были. Пройдет время, — продолжал он, — и о вас, ракетчиках, будут рассказывать правнукам вашим живые легенды.

Я рассмеялся.

— Зачем смеешься? Думаешь, старик из ума выжил, да? Раз я говорю «будут», значит, будут! — загорячился Хасан-бобо. — Вы живете в песках, далеко от городов и кишлаков, воды у вас нет, и много чего нет, а небо наше бережете как свой глаз. Почему не рассказать о таких людях? Надо рассказать. И расскажут.

Чтобы отвлечь старика от хвалебного монолога, я спросил его:

— Хасан-бобо, а почему в стороне гор стало темнеть небо?

Тревожно обернувшись ко мне, он проговорил:

— Птицы безовта… Ну, как это?.. Беспокоятся… Они всегда собираются большими стаями перед афганцем. Тебе, однако, надо спешить, Воваджан. Буран в пути застанет — худо будет. А лучше всего переждать здесь.

Я улыбнулся: переждать — значит снова получить от старшины Дулина наряд вне очереди и чистить на кухне картошку. Нет, надо ехать, тем более что сегодня у нас намечалась беседа о прокладке водопровода от Карикудука до гарнизона.

Цистерна была уже полна, и старик, высвободив притомившегося Туя из упряжки, напутствовал меня:

— Ну, что ж, поезжай, Воваджан, и окажи там, что воды у Хасана-бобо много. А если почистить Карикудук, будет шибко много! Машины у вас есть, трубы и насос тоже есть, и не надо будет ездить сюда каждый день. Не надо, — закончил он.