Туркестанские повести - [17]
Над землею снова сгустилась чернильная темнота, пахнущая гарью, дымом, порохом, опаленной травой. А в распоротое брюхо неба со страшной скоростью ввинчивается огненный смерч. От его мгновенно меняющейся трассы испуганно шарахаются звезды, словно боясь быть сожженными в неистовом пламени. Ракета ищет цель. Умная ракета. А цель? Чья она? Что собой представляет? Найдет ли ее стрела возмездия? Сработает ли в звездном омуте над взбудораженной пустыней?
Все выше в небо уходит ракета, все тоньше, бледнее становится ее огненный хвост. Я смотрю ей вслед застывшим взглядом, круто запрокинув голову, и жду. Жду, когда ракета закончит поиск цели и, прекратив своеобразные зигзаги, ринется на последнем отрезке своего пути по прямой, чтобы взорваться на тысячи осколков и уничтожить предмет поиска.
И вот оно, желанное мгновенье! Последний рывок. Взрыв! Ракета достигла цели…
Восторженно потрясая карабином, ору во все горло:
— Ур-ра-а!
Ликую, как будто сам причастен к успеху дивизиона.
Кричу, а голоса не слышу.
Что такое? Плотная тишина окружает меня.
С позиций возвращаются ракетчики. Они идут мимо меня, в казарму. Оживленно жестикулируют. А я стою один.
Неожиданно передо мной выросла фигура Дулина. Губы старшины шевелятся. Я мотаю головой, показываю на уши. Дулин догадался. Должно быть, ругается, потому что рот его раскрывается шире, а глаза делаются злее. Он показал мне три пальца, потом взялся за нижнюю губу и сделал из четырех пальцев клетку. Понял: обеспечено трое суток гауптвахты! Ну и ладно. Зато я видел пуск ракеты.
Подошел врач дивизиона Агзамов. Поговорил о чем-то со старшиной, потом взял меня под руку и повел в санчасть. По дороге я вспомнил, что не выключил мотор своего ЗИСа. Пришлось возвращаться…
Когда наконец попали в санитарную часть, я спросил Агзамова:
— Сбили?
Он утвердительно кивнул головой.
— Что? Какая цель?
Капитан ответил, но я, конечно, ничего не понял.
Тогда он написал на листке бумаги… Потом Агзамов взял желтую резиновую грушу, налил в стакан воды и подал мне инструкцию:
«Набери в рот воды. Когда я стану дуть в уши этой штуковиной, сразу же глотай воду. Понял?»
— Понял.
И он начал колдовать. Потом спросил:
— Отлегло?
— Отлегло. Только шум в голове…
— Пройдет. Легко отделался. А мог бы надолго оглохнуть. Почему не ушел в укрытие? Сирену слышал?
— Слышал. Но уж больно любопытное зрелище было…
— Любопытное… А теперь вот из-за любопытства пойдешь на трое суток под арест.
— У нас ведь нет гауптвахты, а в Кизылшахар не повезут: далеко.
Агзамов расхохотался:
— Надо подсказать майору, пусть для гауптвахты используют одно из убежищ. Надо сочетать полезное с приятным, как любит говорить старшина.
— Что же в этом приятного?
— Приятного, может быть, Кузнецов, действительно нет, а полезное есть. Да, да. Мне, например, приказано проследить, как люди будут вести себя в полной изоляции в течение нескольких дней. Это на случай длительного воздействия радиоактивных веществ.
Капитан нравился мне все больше. А что, если подобрать ему добровольцев? Идея! Выслушав меня, врач загорелся:
— А ведь и вправду замечательная мысль. Сначала на сутки, а? Потом это дело поставим на широкую ногу. Молодец, Кузнецов! Так и быть, поговорю с Дулиным, скажу ему, что ты выполнял мое приказание: был, дескать, предметом научного эксперимента. Только об этом ни гугу. Никому.
Глава седьмая
Субботний вечер таял, окутывая пустыню негустой сутемью. За барханной далью сочился золотой окрылок утопающей зари. На громоздкой антенне и ближней ракете, обслуживаемой расчетом Галаба Назарова, взблескивали угасающие лучи.
После ужина я вышел на плац, где Коля Акимушкин одиноко грустил под гитарный перебор:
Сержант Акимушкин остался на сверхсрочную службу, и теперь он начальник дизельной электростанции. Радоваться бы человеку — отбыл солдатский срок, назначен с повышением в должности. А он еще больше замкнулся, погрустнел. Сменится с дежурства, станет у плаца или у клуба и тихо поет вот так, перебирая струны гитары:
— В городе не нашлось бы работы? — спрашиваю его. — Или не надоело в этих песках, за проволокой сидеть?
Николай улыбается:
— Привык я к своей ДЭС…
На песенку Акимушкина, словно на огонек, потянулись солдаты и сержанты.
— Пошли в клуб, — предложил кто-то. — Споем, потанцуем, Сашкины шутки-прибаутки послушаем.
Новиков взвился:
— Что я вам, платный массовик?
— Солдатам все положено бесплатно, — сказал Виктор Другаренко, дивизионный химинструктор. — Пошли, не ершись.
— Ладно, раз бесплатно, как сказал один петушок, пойдем в гастроном общипанных кур смотреть, — ввернул Сашка анекдот.
— А петух-то был старый? — хихикнул Горин.
— В том-то и дело, вроде тебя — зеленый-зеленый, — отпарировал Новиков. Отвернувшись, он позвал собачонку: — Дембель, Дембель, сюда! Пошли, будешь помогать мне конферировать.
Он же, Новиков, и приволок весной с полигона щенка, дал ему кличку Дембель и обучил всяким штучкам, за которые старшина Дулин немилосердно бранился. Да и как не браниться, если Дембель наловчился незаметно для дневального забегать в казарму и за какую-нибудь секунду до подъема истошно гавкать, внося переполох среди солдат. Не раз попадало Саше от старшины, но он так и не бросил своего любимца.
Действие романа Анатолия Яброва, писателя из Новокузнецка, охватывает период от последних предреволюционных годов до конца 60-х. В центре произведения — образ Евлании Пыжовой, образ сложный, противоречивый. Повествуя о полной драматизма жизни, исследуя психологию героини, автор показывает, как влияет на судьбу этой женщины ее индивидуализм, сколько зла приносит он и ей самой, и окружающим. А. Ябров ярко воссоздает трудовую атмосферу 30-х — 40-х годов — эпохи больших строек, стахановского движения, героизма и самоотверженности работников тыла в период Великой Отечественной.
В книгу Семена Гехта вошли рассказы и повесть «Пароход идет в Яффу и обратно» (1936) — произведения, наиболее ярко представляющие этого писателя одесской школы. Пристальное внимание к происходящему, верность еврейской теме, драматические события жизни самого Гехта нашли отражение в его творчестве.
Марианна Викторовна Яблонская (1938—1980), известная драматическая актриса, была уроженкой Ленинграда. Там, в блокадном городе, прошло ее раннее детство. Там она окончила театральный институт, работала в театрах, написала первые рассказы. Ее проза по тематике — типичная проза сорокалетних, детьми переживших все ужасы войны, голода и послевоенной разрухи. Герои ее рассказов — ее ровесники, товарищи по двору, по школе, по театральной сцене. Ее прозе в большей мере свойствен драматизм, очевидно обусловленный нелегкими вехами биографии, блокадного детства.
Прижизненное издание для всех авторов. Среди авторов сборника: А. Ахматова, Вс. Рождественский, Ф. Сологуб, В. Ходасевич, Евг. Замятин, Мих. Зощенко, А. Ремизов, М. Шагинян, Вяч. Шишков, Г. Иванов, М. Кузмин, И. Одоевцева, Ник. Оцуп, Всев. Иванов, Ольга Форш и многие другие. Первое выступление М. Зощенко в печати.