Турецкий капкан: 100 лет спустя - [4]

Если Россия претендовала на византийское наследство в составе Оттоманской империи, то в Лондоне предпочитали сохранять не только Турцию, но и ее балканские владения. Британский министр иностранных дел в 1812–1822 гг. Р. Каслри заметил: «Сколь бы варварской ни была Турция, она в системе Европы составляет необходимое зло»[3].

Во многом этим постулатом в Европе продолжают руководствоваться до сих пор.

Показательно, что при миролюбивом по отношению к Турции императоре Александре I, говорившем: «Мои намерения в отношении Порты истинно миролюбивы — и они останутся таковыми, пока у нее будет желание или возможность по собственной воле поддерживать добрососедские и истинно дружеские отношения с Россией»[4], Турция была настроена достаточно агрессивно. Условия Бухарестского мирного договора 1812 г. она систематически саботировала, торговые интересы России нарушала, автономные права Сербии (в нем предусмотренные) не признавала, а на престолы Дунайских княжеств, Молдавии и Валахии посадила своих ставленников, грабивших эти страны. Более того, Турция (к этому времени уже ставшая «больным человеком Европы») потребовала у России (державы-победительницы и гегемона Европы!) пересмотра Бухарестского договора, что показалось неприличным даже Англии.

Император Николай I так же, как и Екатерина Великая, мечтал ликвидировать Оттоманскую империю. В тактических целях он иногда выступал не только врагом, но и союзником турок (например, в 1833 г. во время противостояния султану восставшего против него египетского паши Мехмеда-Али). Это было вызвано прежде всего попыткой урегулировать стратегический вопрос о статусе Проливов. И по Ункяр-Искелессийскому договору Россия обещала оказывать военную и морскую помощь Турции, а та, в свою очередь, в соответствующем случае обязывалась закрыть Дарданелльский пролив для иностранных военных кораблей третьих стран. Причем этот договор также вызвал активное противодействие со стороны западных государств (прежде всего Англии и Франции), в результате чего России пришлось разделить покровительство над Турцией с другими державами (Лондонские конвенции 1840 и 1841 гг.).

Император Александр II почти достиг заветной цели российской внешней политики — Константинополя. Он мог решить восточный вопрос в 1878 г., но вновь позиция Англии (угроза войны) и британский флот в Проливах (уже с лета 1877 г. часть британской средиземноморской эскадры находилась в Безикской бухте у входа в Дарданеллы, был подготовлен и десантный отряд) помешали русскому солдату войти в Константинополь. Британский премьер-министр Б. Дизраэли так цинично обрисовывал британские мотивы: «Командная позиция в Персидском заливе превратится в большую нашу цель, в случае если Порта потеряет Армению… Если это поддержать посылкой британского флота на Босфор и высадкой десанта на полуострове Галлиполли… то, я думаю, Оттоманская империя выживет, хоть и перестанет быть державой первого ранга, крепкой и независимой»[5].

Для России начала XX в. вопрос о Проливах — не только вопрос религиозно-политический, но и экономический. 50 % всего русского экспорта проходило через Босфор и Дарданеллы, а также 90 % русского зерна. Стратегическое значение Проливов было связано и с развитием флота — существовавший режим не позволял России в случае необходимости перебрасывать корабли из одного моря на другое.

Во время Первой мировой войны контроль над Проливами — это и главная возможность военно-технического сотрудничества с союзниками по Антанте, а значит, обстоятельство, значительно повышающее боевую упругость русской военной машины.

Недаром после вступления Турции в войну на стороне германского блока Россия стала восприниматься как дом с заколоченными окнами и дверями — лишь через трубу (труба — это Владивосток и Мурманск с Архангельском) поддерживалась в нем связь с внешним миром. Вступление Турции в войну автоматически поставило Россию (крайне заинтересованную в вопросах военно-технического сотрудничества с союзниками) в условия блокады — более тяжелой, чем английская блокада Германии.

Ни в актах русско-французского военного союза, первоначально направленного как против германского блока, так и против Англии, ни в актах англо-русского соглашения 1907 г., ни в последующих заявлениях английского и французского правительств по ближневосточному вопросу 1908 г. и позднейших годов не содержалось четкого ответа на насущный для России вопрос о Проливах.

Надежда на благоприятное решение вопроса о Проливах появилась у России в период проведения Дарданелльской операции Антанты, когда британское правительство памятной запиской своего посольства в Петрограде от 12 марта[6] 1915 г. признало притязания России на Проливы и Константинополь — при условии, что война будет доведена до успешного завершения и «будут осуществлены пожелания Великобритании и Франции как в Оттоманской империи, так и в других местах». Министру иностранных дел России С. Д. Сазонову был вручен документ, в котором подчеркивалась ценность «уступки», сделанной Англией своей исторической сопернице, которая получает главный приз войны. Посол Англии в России Д. Бьюкенен подчеркивал, что «прочная дружба между Россией и Великобританией будет обеспечена, как только будет достигнуто предположенное соглашение»