Тур — воин вереска - [134]

Винцусь долго стоял перед шлемом и смотрел на него — не с почтением даже смотрел, а с благоговением, как смотрят на божество, которое внезапно явилось. Потом взял Винцусь шлем брата уверенной рукой и на себя надел. И тут почудилось ему, что вдруг силы в него полились необыкновенные, волшебные, необоримые силы, словно сказочный это был шлем, словно силы тура самого, огромного быка, силы самой земли стали теперь его силой, стали бесценным даром навеки.

И безмерная отвага поселилась в сердце, которое и прежде не было боязливым, и душа его будто стала — крепость. И он поднял руки, как бы обнимая ими весь этот мир, этот дивный край, и окинул он ясным взором эту живописную местность вокруг себя, родину, — высокий и статный, широкий в кости и плечах, как и старший брат его. И был уж это не Винцусь, мальчик, к которому мы все, переворачивая страницы нашей книги, привыкли, а был это Винцент, могучий, благородный воин, рыцарь доблестный, защитник Отечества — Тур...

Эпилог

Деревья до неба не растут, и однажды кончаются войны. По правде говоря, этой войне, которой часть описывали мы, был ещё не близок конец, и продолжалась она, то как бы угасая, то вспыхивая и разгораясь вновь, ещё более десяти лет после событий, о которых мы здесь рассказали, и причинила разным народам много горя, и унесла много жизней, но всё это было уже далеко от тех мест, кои стали нам близки, и далеко же от многих наших героев.

Король Карл после поражения под Полтавой бежал, бросив армию, и этим постыдным действием своим привёл он в смущение своих оставшихся в живых солдат и офицеров, и большинство их, утратив всякое желание сражаться и считая себя после этого акта свободными от присяги, сдавались русским в плен, а иные, подобно королю, бежали — куда глаза глядят.

Капитан Оберг был не менее других раздосадован и даже разобижен на своё командование — на монарха, позабывшего о подданных своих, жертвовавших для него жизнью, и на генерала Левенгаупта, сдавшегося первым после бегства Карла; а может, и более других раздосадован и обижен был Оберг — поскольку с Адамом Левенгауптом состоял в дружеских отношениях несколько лет и почитал его как отца и как образчик чести, как пример служения долгу, безоглядно доверял ему, и вот оказался предан. После имевшего место краха капитан сделал то, что должен был сделать Левенгаупт, — он повёл домой оставшихся солдат, героев, избежавших смерти и плена, и вёл их на север, отбиваясь от неотступных казаков, преодолевая тяготы долгого пути по вражеским землям.

После памятного поединка у камней в вересковнике капитан продолжил путь к Риге. Любаша, верная любящая жена, была с ним — очарованьем глаз, отрадой сердца и поддержкой. Оберг выполнил долг, сдержал слово — вернул всех доверившихся ему домой. И хотя война продолжалась, сам он уж не хотел служить королю. Сменил жильё, изменил имя. Сняв мундир, Оберг спрятал его в самый дальний угол сундука, а из другого дальнего угла достал сумку с кистями и красками.

Худо-бедно кормился от живописи. А как наметилось прибавление в семействе, основательно призадумался наш Оберг — следовало искать понадёжней доход. Года не прожив в Риге, переехали Густав с Любашей в Могилёв. Понятно, что эта перемена случилась не без влияния Любы, которая сильно тосковала по родителям и братику, по родным местам. Здесь, на новом месте, где не было нужды скрывать своё имя от властей и опасаться стражи, которая придёт и схватит тебя, обвинив в дезертирстве, весьма пригодилось Густаву Обергу знание права, которое совсем в юном возрасте он несколько лет изучал в Уппсальском университете. Служба его была необременительна и достаточно доходна, но отчаянно скучна, и он не столько составлял бумаги, сколько перебирал их, не столько решал запутанные дела, сколько искал их, не столько помогал уважаемым ратманам принимать взвешенные и грамотные решения, сколько смотрел в окно из ратуши на отстраивающийся заново город. Он с грустью вспоминал былые времена — героические, славные; теперь он видел себя птицей с подрезанными крыльями, и, как уже вполне выяснилось — человек военный до мозга костей, вздыхал, вздыхал, вздыхал, не находил себе места.

И тут ему стало известно, что государь российский взялся активно создавать собственный флот; ходили слухи, будто не жалел Пётр денег на покупку кораблей и сам военные суда строил во множестве, главным образом гребные. Было это в 1712 году. Оставив семью в Могилёве, отправился наш Оберг в Петербург, где и записался офицером во флот — в морской полк[93]. Спустя полгода, обустроившись в молодой северной столице, прислал он за Любашей с детьми двоих слуг. Сколько к тому времени у Густава и Любаши было детей, мы в точности не скажем, так как история о том умалчивает, но полагаем, что уже не менее трёх.

В 1713 году Густав Магнус Оберг отличился в финской кампании: он участвовал в десанте под командованием графа Петра Апраксина — при занятии города Або. А в следующем году уже под командованием лично государя принимал Оберг участие в знаменитом Гангутском сражении, в котором российский флот одержал свою первую большую победу и захватил несколько кораблей. Приложил он руку и шпагу свою ещё в десятке славных дел, и дважды был ранен — не тяжело, к счастью.