Туманян - [64]

И тогда родилось и загремело по Руси полное огня и ненависти стихотворение «На смерть поэта». Поэт кинул в лицо царской России такие слова обличения и гнева, каких еще она не слышала. И это решило все.

Он должен был удалиться…»

Туманян выразил глубокое сочувствие к трагической судьбе великих русских поэтов. «Когда настанет время праздновать столетие со дня рождения Лермонтова, — писал Туманян, — мы, кавказцы, отметим это не только как праздник великого русского поэта, которому, как и всей русской литературе, мы многим обязаны, но и как праздник поэта, чей дух нам близок, кто является приемным сыном нашей общей матери — Кавказа, еще с детства мечтавшим о Кавказском небе и о его синих горах…»

В этих строках армянский поэт выразил чувство благоговения и большой любви народов Кавказа к Лермонтову.

В его поэзии Туманян находил богатейший источник вдохновения.

Летом 1917 года Туманян посетил памятные места, связанные с последним периодом жизни Лермонтова. «Побывал в домике Лермонтова, на месте дуэли и там, где он любил гулять, — писал армянский поэт из Пятигорска одному из своих друзей, — многое в его произведениях можно понять только здесь».

Туманян рассказывает, как однажды, возвращаясь с вечерней прогулки, он, проходя по аллее, обратил внимание на множество мелких белых камешков, блестевших в темноте. Армянский поэт вспомнил стихотворение Лермонтова:

Выхожу один я на дорогу,

Сквозь туман кремнистый путь блестит…

«Я только теперь понял, — писал Туманян, — почему Лермонтов говорит: «Сквозь туман кремнистый путь блестит…» В письме к другу Туманян делился мыслями о том, какая тесная связь существует между песнями поэта и природой окружающего его мира.

Туманян обратился к Лермонтову и в некрологе Цатуряна.

Известно в каких тяжелых материальных условиях жило в прошлом большинство передовых армянских писателей. Но у некоторых обстоятельства жизни складывались особенно печально. Тяжелая борьба за существование, постоянная нужда в самом необходимом и чаще всего несправедливое, если не равнодушное, то враждебное отношение буржуазной критики, — все это в совокупности нередко доводило преждевременно до могилы многих талантливых людей. Так трагически сложилась и судьба поэта Александра Цатуряна.

Цатурян — современник Туманяна. Детство его было беспросветным и нерадостным. Он всегда жил в крайне стесненных материальных условиях. Литературный заработок не мог обеспечить его существования. В течение всей своей поэтической деятельности Цатурян получил всего лишь… 29 рублей гонорара. Вся жизнь поэта прошла в тяжелой борьбе за «хлеб насущный».

Еще в стихах раннего периода своего творчества Цатурян дал торжественную клятву воспевать лишь «справедливые дела» и быть готовым принять гонения «во имя песни неподкупной», отдать свои силы «бедным братьям» и «сражаться со злом до могилы». Он восстал против грубой власти силы и богатства — этих краеугольных камней старого мира. В его песнях много искреннего сочувствия к угнетенным массам — беднякам, нищим, труженикам, которых Цатурян называл «измученными братьями».

Представление о высоком гражданском долге поэта перед своим народом и родиной, мотивы беспощадной борьбы с «царством темноты», где «горечи полное море» и где попрана правда, во многом сближают Цатуряна с Некрасовым. Для Цатуряна поэт — прежде всего «воин» и «вольный певец», который, презирая «молнии и громы врагов», спокойно и уверенно идет вперед. Он не приемлет мир, «где чувства не знают, где царствует злато».

Где мысли свободной — положен запрет.

А подлость живет на просторе.

По мысли Цатуряна, поэт — «боец за великое счастье людей», он должен «сражаться со злом до могилы». Его высокое назначение и гражданский долг — «бить тревогу», поднимать дух народа, призывать его к активной борьбе, чтобы сбросить навсегда цепи рабства:

Лети, моя песня, дыханьем весны

Туда, где нужда и печали.

Где люди забыли прекрасные сны

И ждать избавленья устали.

Лети, моя песня, лети и звени,

И людям надежду верни!

Лети, моя песня, призывом живым

Туда, где в молчаньи покорном

Трудится бедняк, — а богатый над ним

Царит в этом мире позорном.

Лети, моя песня, и в каждой груди

Спасительный гнев пробуди!

Лети, моя песня, как грозный набат,

Туда, где, к столбу пригвожденный,

Отважный герой, человечества брат,

Ждет жадно зари возвещенной.

Лети к нему, песня, под сумрачный свод!

Поведай, что солнце встает!

(Пер. Е. Полонская)

Цатурян поет «борьбы великой гимн мятежный». Он приветствует «рабочий люд», который с оружием в руках «спешит в поле боевое».

Туманян посетил Цатуряна за несколько дней до его смерти. Они долго говорили о текущих событиях, о будущем Армении, о литературе. «Однако, из всех этих больших и важных вопросов, — говорит Туманян, — с большой силой застряли в моей памяти две маленькие подробности. Во-первых, то, что он всегда был болен и давно бы умер, если бы не жена… И еще, как Цатурян, уже явно чувствуя, что нить его жизни скоро оборвется, приехал на родину и хотел ехать в Закаталы[48], чтобы последний раз увидеть могилу матери и старое тутовое дерево у дома, на котором в детстве он так много бывал… Говорил: «После этого спокойно умру…» Через несколько дней, когда Туманяну сообщили, что Цатурян упал и потерял сознание, он поспешил к нему и увидел его в постели, с высоко поднятой головой, с закрытыми глазами, из которых текли слезы… «Я думал, — продолжает свой печальный рассказ Туманян, — не оттого ли текут последние бессильные капли слез, что он не увидел ни могилу любимой матери, ни старое тутовое дерево… Жена лихорадочно меняла лед, или поила из чайной ложки больного и говорила, без конца говорила… Вдруг она изменила тему: — Ах, как он хотел ехать на Кавказ, увидеть могилу матери и у дома старое тутовое дерево… а я, правду говоря, боялась этого. Каждый раз казалось мне, что его зовет земля родины, что как приедет он — умрет…» Спустя некоторое время явился врач. Надежды больше не было. Жизнь тихо угасала. Через два часа он умер. «И, стоя перед теплым трупом, — писал Туманян, — думал о том, что он так и не увидел… И теперь, когда с болью говорят о его страдальческой жизни, о ею литературной деятельности, об издании его сочинений, и о других больших вопросах, — с каким-то странным упорством мое сердце охватило это маленькое горе, его последнее заветное желание, к которому стремился он перед смертью — и не достиг… не увидел он ни могилу многолюбимой и многострадальной матери, той матери, которая в нищете, без огня, в холодной хижине брала к себе в постель своего маленького Александра и согревала… и старое тутовое дерево, которое в зимние бурные ночи своими голыми ветками стучало в стены и крышу их бедной лачужки…»