Туманы сами не рассеиваются - [47]

— Докладывайте по-уставному! — поправил его фельдфебель.

— Я же ничего не мог поделать.

Немного подумав, Рэке сказал:

— Для пограничника существует неписаный закон: если на его участке совершаются одновременно два события, то старший наряда обязан взять на себя самое важное. В данном случае самым важным для вас была провокация, за ней вы и должны были наблюдать. Наблюдение за парнем вы должны были поручить Зимлеру. Почему вы не сделали этого?

— Сделал бы, если бы знал, что…

— Вы обязаны были это сделать, — голос Ульфа стал жестким.

— Это в той-то обстановке?!

— Ну, а теперь, товарищ Зимлер, объясните нам, почему, не получив приказа, вы открыли стрельбу?

— Потому что ваша жизнь была в опасности, — твердо произнес солдат. — Ваша и других товарищей, в том числе и товарища Кольхаза.

— Почему вы не дождались решения старшего наряда?

— Для этого не было времени.

— А вы были уверены, что иначе поступить было нельзя?

Зимлер усмехнулся:

— Я выстрелил в воздух в знак предупреждения. Результат сразу же сказался. Устав учит, что в случае нарушения государственной границы пограничник обязан воспрепятствовать этому вплоть до применения оружия. А в данном случае имело место нарушение границы. Помимо этого, устав учит проявлять личную инициативу. Вот я и проявил ее…

— Однако охрана государственной границы требует соблюдения строжайшей воинской дисциплины. Каждый солдат не может действовать, как ему заблагорассудится.

— Да, но…

— Без всяких «но». Приказ для нас — это закон, и никому не позволено нарушать его. Вам это ясно?

Зимлер хотел было возразить, но воздержался и спокойно сказал:

— Так точно. Я готов нести ответственность, только прошу вас не думать, что я стрелял для того, чтобы как-то выделиться.

— Я вас не понимаю. А кто такое утверждает?

— Я, — сказал Кольхаз.

Ульф посмотрел на часы и тихо сказал:

— Идите, товарищи, а вы, товарищ Кольхаз, останьтесь. Что с вами происходит? — спросил фельдфебель Кольхаза, когда Зимлер и Кениг ушли.

Рэке внимательно выслушал ефрейтора, а когда тот замолчал, проговорил:

— Значит, вы считаете, что он делал это с определенным расчетом. А у вас есть доказательства на этот счет?

— Никаких доказательств у меня нет, хотя я твердо убежден в этом…

— Эго не аргумент! — перебил его Ульф. — Мы не имеем права в таких вещах руководствоваться только чувствами. Хотите выслушать мое мнение? Ведь его стрельбу можно понять и как сигнал «Стой! Дальше ни шагу!».

— Да, конечно.

— А что, если он на самом деле был глубоко убежден в том, что он должен был выстрелить? А что, если он видел опасность, которой мы с вами не заметили?

— Возможно…

— Подведем итоги нашего разговора: Кениг, как старший дозора, допустил упущение, позволив подчиненному действовать по собственному усмотрению. Вам же придется извиниться перед Зимлером.

— Что вы сказали? — переспросил удивленно Кольхаз. — Вместо того чтобы наложить на него взыскание, я должен просить у него прощения!

— О взыскании здесь никто не говорит, — усмехнулся Ульф. — Попытайтесь выяснить причину поступка Зимлера.

Кольхаз помолчал, затем попросил:

— Дайте мне время подумать.

— Хорошо. А завтра утром назовите мне день и час, когда мы можем поговорить об этом со всеми солдатами.

23

На следующий день взвод фельдфебеля Рэке был назначен в наряд. Кольхаз и Брунер получили задание проверить полосу заграждений.

Кольхаз шел задумавшись: случай с самовольной стрельбой Зимлера не давал ему покоя.

— Ты слышишь? — вполголоса произнес Брунер, возвращая ефрейтора к действительности.

За их спиной слышалось сильное гудение.

— Вертолет! — заметил Кольхаз. — За мной!

Бегом они бросились в кусты и залегли. С той стороны границы показался вертолет. Он летел вдоль границы на малой высоте: до земли было не более пятидесяти метров. Сделав круг, вертолет улетел в глубь западногерманской территории.

— Пошли дальше! — Кольхаз встал и отряхнул обмундирование.

Когда они подошли вплотную к контрольно-следовой полосе. Брунер спросил:

— А что бы ты сделал на месте Зимлера?

Кольхаз с удивлением уставился на солдата и после затянувшегося молчания спросил:

— А почему ты задаешь мне такой вопрос?

— Только потому, что на этот счет имеется несколько различных мнений.

— И каковы же они?

— Разные. Одни говорят так, другие — иначе. Один Кениг ругается как сапожник, когда с ним об этом заговоришь…

— Он сам во всем виноват, смотреть нужно было лучше…

Оба замолчали и пошли дальше. Около пяти часов они дошли до конца своего участка и повернули на заставу.

В лесу было сумрачно и тихо. Кольхазу нравилось, что Брунер не беспокоит его разговорами и расспросами, а ему так хотелось помолчать, даже больше того, побыть одному.

Прибыв на заставу, Кольхаз доложил фельдфебелю о выполнении задания и попросил разрешения уйти из расположения части на два часа.

Рэке с любопытством посмотрел на ефрейтора, но не спросил о том, куда он хочет идти, а лишь поинтересовался, на какое число он назначил беседу в отделении.

— Я думаю, удобнее всего в понедельник, после обеда. Вы тоже будете?

— Буду… возможно, будет и обер-лейтенант Гартман.

— Вот как!.. — удивился Кольхаз.

— Не бойся. Гартман справедлив, я тоже его знаю.