Туман на родных берегах - [8]

И особенно – к «ясским дроздам», расквартированным еще указом адмирала Колчака почему-то именно в Москве.

Слишком много ненужной фронды, слишком много излишней «гвардейскости».

То ли город такой, то ли еще что.

В новой, имперской и империалистической, стремительно развивающейся индустриальной и «железной» России, это московское фанфаронство было бесполезно, а следовательно, должно было давно уже кануть во все размывающую Лету.

Но – так и не кануло.

Государственные праздники положено чтить, хотя бы в чисто агитационных целях. Вот потому-то на них Вождю нужны были самые бдительные, самые преданные, самые проверенные ищейки.

«Дрозды», естественно, не были врагами.

Ни Канцлера, ни – тем более – России.

Они были ее прошлым, а прошлое должно умереть.

Во имя будущего.

…«Пежо», попетляв по тушинским деревенским переулкам, выскочил наконец на широкое и прямое, как стрела, засыпанное июльским тополиным снегом Санкт-Петербургское шоссе, проложенное по личному распоряжению Верховного до Манежной площади. Здесь высилась, пугая обитателей древних кривых переулков, свежеотстроенная, оборудованная по последним американским конструктивистским стандартам и облюбованная привередливым питерским чиновничеством гостиница «Москва».

Господин директор Четвертого главного управления намеревался заселиться в гостиничный номер, принять душ и только после этого идти с инспекцией в московскую резиденцию Катаева.

То, что там и так все в порядке, он и без инспекции прекрасно знал: москвичи расшибутся в лепешку, но в грязь лицом перед Валентином Петровичем не ударят.

Хоть, признаться, Вождя и недолюбливают, в том числе за возвращение столицы в Питер.

Такой уж город.

Бывшая царская и бывшая большевистская столица.

Ревнивица.

…Его план, разумеется, пошел к черту: в просторном, отделанном хромом и мрамором вестибюле отеля его уже ожидала очередная «комиссия по встрече».

Грузный человек в штатском, московский начальник службы охраны Имперских резиденций, – насколько профессиональный, настолько же политически незначительный.

И худощавый очкастый грузин с погонами русского жандармского полковника, возглавлявший Имперское ведомство по делам национальных меньшинств и исправительных учреждений.

Короче, главный имперский тюремщик.

Бывший большевик и негодяй.

Негодяя звали Лаврентий Берия, и Никита его искренне, хотя и в основном заочно, ненавидел.

По праву происхождения – из семьи потомственных петербуржских интеллигентов. Семьи, дружившей в том числе с семьями людей, оказавшихся, несмотря на блестящее образование и воспитание, расово и духовно неполноценными. И оттого поступивших в полное распоряжение ведомства этого вынырнувшего на волне революции и контрреволюции рыбоглазого очкастого и расово неполноценного чудовища.

Короче – да, ненавидел.

Но уважал.

Порядок в поселениях у инородцев поддерживался идеальный. А конструкторские бюро живших на тюремном положении еврейских ученых и инженеров, которых Верховный вначале хотел депортировать, оказались очень полезны, в том числе для отечественной оборонной промышленности.

Никита поморщился.

Многие жиды в знаменитых «шарашках» – активно принимали православие.

И тем самым становились полноценными гражданами Новой России: сломить сопротивление возрожденного большевиками Патриархата пока не удалось. Церковники на правах новообращенных стояли твердо: многие иерархи и сами несли в себе изрядную долю поганой жидовской крови.

Новая партийная секретная служба под руководством Розенберга это успешно доказала, а Альфреду Владимировичу в еврейском вопросе можно было верить даже больше, чем самому себе: жидовско-большевистская камарилья погубила родину его предков, Германию.

И утвердилась в маленькой Эстонии, где он когда-то родился.

Гибели своей собственной «большой родины», любимой с детства России этот наполовину остзейский немец – наполовину французский гугенот с большой русской душой не мог допустить даже ценой утраты собственной жизни, – в этом Никита был уверен.

И вообще – Альфред ему нравился.

Они быстро сдружились, договорившись в том числе помогать друг другу по службе.

Но место в государственной иерархии, на которое они метили назначить Альфреда, занял этот деловитый и очкастый грузинский выблядок.

Тот самый Лаврентий Павлович Берия, которого Верховный теперь умилительно похлопывает по плечу и полупочтительно-полуфамильярно называет Палычем.

Никита снова поморщился.

Панибратство с инородцем, пусть и принявшим православие, его бесило, будь он, этот Берия, хоть трижды незаменимый.

Все равно – враг.

Не может не быть врагом, потому что инородец.

Мингрел.

Почти что – грузинский еврей…

Что ж, разберемся и с этим вопросом. Альфредовы выкладки и подсчеты выглядят вполне убедительно.

Великая Империя славянской и германской наций, а также патронируемых ими народов, предстает в них отнюдь не сияющей мечтой, а вполне реализуемым проектом.

И Верховный рано или поздно дрогнет.

Вопрос времени…

Привычным небрежным жестом «от сердца к солнцу» Никита вскинул руку в партийном приветствии, потом кивнул Лаврентию и поманил полового заказать крепчайший итальянский кофе, к которому приучился в союзном Риме, у неистового Дуче Муссолини, вождя безалаберной, но искренне любимой Италии.