Туман и дракон. Книга первая - [55]

– Пейте.

Вампир отодвинул кружку:

– Не могу.

– Надо. – Цепеш снова придвинул кружку, теперь настойчивее. – Полегчает.

– Да говорю же, не могу! Я никогда не пью вина.

– Так что ж с вами делать? – Судя по звукам, князь сам глотнул средства от тоски. – Вот беда! Сам на себя не похож… Чем же вам помочь?

Если бы граф знал, непременно сказал бы сейчас Цепешу Потому что это был какой-то новый, удивительный Цепеш. Такого Цепеша граф ещё не видел. Неужели всё так просто, и человеку достаточно всего лишь перестать быть вечно издевающейся сволочью, чтобы все вокруг прониклись к нему доверием? Вампир не забыл прежнего Цепеша. Но, против воли, начинал проникаться.

Новый Цепеш присел возле него. Положил руку на плечо. Заглянул в лицо каре-зелёными глазами, внимательными и растроганными:

– Ну, чем вас утешить, а? Скажите же, не молчите! Ну хотите… хотите, я вас испугаюсь?

– Что?!

– То есть, я не уверен, что получится. Но я постараюсь. Хотите? Только скажите!

Граф не в состоянии был больше терпеть. Слёзы обжигали глаза, слова рвались бурным бессвязным потоком:

– Я побывал в лечебнице… Сьюарда… Там один австриец… врач… заставил вспомнить… как с этим жить? Невыносимо…

– Австрийский лекарь наболтал вам каких-то сказок? Наплюйте! Кто им верит?

– Нет, он ничего мне не говорил, я сам вспомнил! Сам! Зеркала… моё имя… о, теперь я всё понимаю!

И, сперва также отрывочно, но постепенно всё более связно, Дракула изложил Цепешу последовательность событий, увязывающую в единое целое и рассказ Стокера, и его собственные воспоминания, уклониться от которых больше было нельзя.

Шёл уже седьмой год с тех пор, как Ласло Эстерхази уединился в своём карпатском замке и всецело посвятил себя оккультным опытам. В первое время беспокоили его и родичи, которым не нравились его неподходящие для дворянина занятия и сопутствующая им тёмная слава; и сильные мира сего, которые совсем недавно пользовались его услугами и просили новых. Однако постепенно и те, и другие вынуждены были смириться с его нежеланием поддерживать старые связи. Это его вполне устраивало. Единственными, с кем он продолжал по необходимости видеться, были жители принадлежащей ему деревни, которые поставляли еду и вино для его стола. А он, заботясь об их и, следовательно, собственном благосостоянии, наколдовывал необходимую для хороших урожаев погоду, давал лекарства от свирепствовавших в округе болезней. Он понимал, что это не вызывает благодарности, а напротив, усиливает страх перед ним; видел, что его пилюли и отвары они многократно крестят, прежде чем проглотить; слышал однажды произнесённое у себя за спиной шипящим шёпотом «дракула» – это невенгерское, заимствованное от румын словцо означало что-то вроде «сын дьявола». Но что ему за дело до всего этого? Между их неоформленным младенческим сознанием и его изощрённым магией умом зияла пропасть, которую он не имел ни малейшего желания заполнять. Для этого он был слишком аристократ – отпрыск гордых Эстерхази.

Лишь одна, зато великая задача стояла перед ним: наладить прямое сообщение с иным или, как именуют его истинные адепты, Тонким миром. Чтобы люди, оснащённые новейшими магическими техниками, смогли, не умирая и не теряя сознание, проникнуть туда и своими глазами увидеть красоты и ужасы, столь пристально описываемые жрецами всех религий. Чтобы его обитатели – боги и ангелы, бесы и страшилища – заглядывали на ужин, делясь рассказами о том, как там у них всё устроено… Демонов и двойников Ласло научился визуализировать давно, однако знал, что это всего лишь овеществлённые проекции сознания. На подобном жульничании основана львиная доля славы магии как таковой. Так или иначе, он это перерос. Его занимали зеркала, издавна считавшиеся вратами в потустороннее. Количество магических приёмов, которые он применил к этим стёклам, покрытым с одной стороны сплавом ртути, всё росло и росло, а результата всё не было и не было. Другой на его месте отступил бы, однако Ласло Эстерхази, в придачу к врождённым талантам и необыкновенно обширным знаниям в области магии, обладал редкостным упорством – которое было вознаграждено. На седьмом году опытов его старания, казалось, приблизили его к результату. Если зеркала, в которые он до этого швырял слова магических формул, в лучшем случае трескались под напором рвущейся изнутри силы, то с новым – самым красивым, прозрачно-чистым, в бронзовой раме – начало происходить что-то новенькое. Стекло не трескалось, зато, стоило отвернуться, колебалось, точно густой дым или вода в пруду.

И вот как-то раз, спустившись в подвал после недельного отсутствия (выбирался из замка за необходимыми компонентами волшебных зелий), Эстерхази обнаружил перед зеркалом небольшой желтоватый предмет. Это оказался фрагмент нижней челюсти с самыми странными на свете зубами, не похожими ни на человеческие, ни на зубы хищного зверя. А когда маг отвернулся и пошёл к выходу, едва ощутимое дуновение донесло длинную фразу, из которой он уловил лишь что-то похожее на «sanguis».

– In nomine patris et filii et spiritus sanguinis, – вслух пошутил Ласло Эстерхази и замер: хотя ребяческий страх перед богохульством давно не был ему свойствен, глухо и невыносимо торжественно прозвучали в подземной лаборатории эти слова.