Туфельки от «Ле Монти» - [31]

— Да это уже пожилой человек, — сказал он. — А тем подонкам в кожанках наверняка нет и тридцати. И тому, который постарше, ну, в сквере, лет сорок-сорок пять, не больше.

— Но владелец мог и не участвовать, — возразил Петр. — Может, это сынок его по доверенности раскатывает, а тот ни сном ни духом и не подозревает...

Позвонила Юлия Михайловна. Никита, выхватив трубку у Ирины, сообщил, что Антона привезти к ней не удастся, так как тот немного приболел, правда, температуры нет, но они боятся все-таки выводить его на улицу, хотят подлечить, чтобы к Новому году совсем не разболелся.

Ирина опять заплакала, но сил рыдать больше не было, поэтому слезы просто тихо катились у нее по щекам. Федя сказал, что надо немедленно ехать на Ярославское шоссе, однако Петр предложил сначала все хорошенько обдумать.

— Ну вот прикинь, — начал он, — приезжаем мы втроем, заваливаемся в квартиру. «Вы такой-то?» — «Я». — «Вы владелец?» — «Я владелец». И что дальше? «А сын у вас лысый такой, в кожаной куртке?»

Друзья решили перекусить и выработать четкий план действий, учитывая возможно большее число вариантов. Ирина от еды отказалась, объяснив, что не только сама не может есть, но даже смотреть, как едят другие, не в состоянии, и ушла в комнату.

— Постой, Никит, — вспомнил вдруг Федя, — а как насчет выкупа? Деньги-то нужны? А то я говорил о тебе с тем земляком, он согласен. Ты позвони ему и договорись. Скажешь от меня.

— Да, действительно, этот подонок может прямо с утра позвонить, — сказал Никита. — Надо, чтобы деньги наготове были.

— Хотя вот что я тебе скажу, пока хозяйки твоей здесь нет, — проговорил Федя, понизив голос. — Конечно, деньги деньгами, а пацана нам надо, кровь из носу, самим вызволять.

Друзья вопросительно уставились на него, а Федя, перейдя на шепот, чтобы не услышала Ирина, пояснил:

— Такое дело... они деньги-то могут взять, а пацана все равно... того...

— Что значит — того? — испугался Никита. — А деньги?

— Да мне уже такой случай рассказывали, клиент один, про своего друга... Тоже пацана умыкнули, правда, постарше тот был, дескать, бабки гоните, туда-сюда, деньги взяли, а пацана... в общем, нашли через три месяца в речке с камнем на шее, случайно, ныряльщик какой-то.

— А почему? — не унимался Никита. — Почему не вернуть ребенка, раз выкуп заплатили?

— Ребенок-то не грудной, — догадался Петр. — Говорить умеет.

— Во-во! — подтвердил Федя. — Оказалось, наводчиком там был знакомый отца, пацан хорошо его знал.

— Э-э, постой, — возразил Никита, — так тот боялся, что ребенок его выдаст, это понятно. Но мы-то и без Антона знаем, кто увел его из сада.

— Что значит — знаем?! — закричал Петр, и друзья зашикали на него, чтобы говорил тише. — Мы-то знаем, — повторил тот шепотом, — а она скажет, что довела его до подъезда и оставила во дворе. Или что вообще не брала и что воспитательница с кем-то ее спутала, а ее вовсе в Москве не было в тот день.

— Как это — оставила во дворе? — возмутился Федя. — Зачем же тогда брала?

— Нет, Федь, Петруха прав, — удрученно вздохнул Никита. — Эта вывернется и сухой из воды выйдет, скажет, хотела ему к Новому году игрушку подарить и погулять с ним, ну, подарила, а потом вдруг увидела машину, похожую на мою, испугалась и ушла... Да все что угодно, она такого наплетет...

— Эх, все-таки зря ты эту сучару тогда не ухлопал, Никит, — крякнув от сожаления, сказал Федя.

— У меня еще будет такая возможность, — сухо проговорил тот.

Дверь кухни отворилась, и вошла бледная как мел Ирина. Все поняли, что она слышала их разговор, но никому и в голову не пришло напомнить ей, что подслушивать под дверью нехорошо.

— Нет, Никита, убивать не надо, — тихо сказала она, поняв последние слова Никиты слишком буквально. — Они будут мстить. Надо как-нибудь так ей пригрозить, чтобы она испугалась этого даже больше смерти... чтобы сама готова была отдать Антона...

— Точно, — поддержал Петр, — я уже Нику как-то говорил, ну, вот, когда машину угнали, ее только шантажом остановишь.

— Да ты вспомни, — занервничал Никита, — мы ж с тобой все перебрали, ни одной зацепки, чем эту ведьму достать. Она же, черт побери, просто неуязвима...

— Не, так не бывает, — решительно возразил Федя, — достать кого хошь можно. Ну вот, к примеру, что для нее всего дороже в жизни?

— Конечно, конкурсы ее идиотские, — с готовностью ответил Никита, — и вообще внешность, хоть она сейчас и расползлась, как квашня... лицо... Во, точно, лицо! — воскликнул он, вспомнив их последний разговор по дороге к метро «Черемушки». — Какой-то маньяк сказал ей даже, что якобы ее лицо — капитал, предложил стать фотомоделью, ну и прочая чушь... Не знаю только, что нам это дает.

Ирина слушала очень внимательно, задумалась о чем-то, а потом медленно проговорила:

— Значит, лицо для нее — все? Так? Тогда больше всего на свете она должна бояться, как бы это самое лицо не испортить...

— Как же ей испортишь? — спросил Федя. — Порезать, что ли? Хотя это, блин, можно... ну, я имею в виду пригрозить...

— Зачем резать? — сказала Ирина. — Например, плеснуть раствор соляной кислоты... Глаза не пострадают, а вот лицу уже ни одна пластическая операция не поможет. — Заметив растерянный взгляд Петра, пораженного ее кровожадностью, она пояснила: — Я тоже имею в виду только напугать, пригрозить, например, что, если не отдаст Антона, останется на всю жизнь квазимодой. Но если с ним что-то случится, — сказала Ирина, и губы ее задрожали, — клянусь, я так и сделаю! И мне наплевать, что кто-то обвинит меня в жестокости! — И она с плачем выбежала из кухни.