Генка учился в нашей же школе в восьмом классе и жил в соседнем, почтовом, доме. Ни усы, ни борода у Генки еще не росли, но фамилия у него была Бородин.
— Мужики, Борьку Кузнецова не видели? — спросил Генка. — Он тут на своей «макаке» не рулил?
— Я видел, — сказал Петя. — Они по набережной к Тучкову гнали. Человек пять.
Вдруг Оля встала и подбежала к мотоциклу:
— Гена, прокати.
— Залазь, — сказал Генка. — Только предупреждаю: не пищать.
Оля впрыгнула на сиденье, Генка вывернул газ, переднее колесо вздыбилось, мотоцикл рванулся и исчез в подворотне. Как в преисподней. Будто его и не было. Только вонь от выхлопных газов фиолетовым облаком застыла над садиком.
— Зря ты с ней рассиживаешь, — мрачно сказал Петя. — Ты думаешь, я так говорю, потому что мне без тебя скучно. Ну вроде как ревную. Ничего подобного. Просто она, ну… нехорошая. Я, Андрюха, в людях разбираюсь. Ты мне поверь.
— Да что ты все каркаешь, как старая карга! — обозлился я. — Нехорошая, недобрая… Заладил! Откуда ты ее знаешь? Тебе, что, с белым бантиком надо? С нотной папкой под мышкой? Ты ее не знаешь совсем, а каркаешь, каркаешь!
— Ладно, Андрюха, не заводись, — вздохнув, сказал Петя. — Дело твое. Я тебе больше ничего не скажу. Ну так пойдем на свалку-то?
— Пойдем. Куда деваться.
Петя присмотрел эту свалку несколько дней назад. Собственно, это и не свалка была, а какой-то склад или хозяйственный двор. У нас ведь никогда склад от свалки не отличишь. Там и гараж был, и мастерская, и еще какие-то сарайчики и постройки. А во дворе куча всяких железок, проволоки, разных испорченных деталей, приборов, сгоревших конденсаторов. В общем, райское место. Мы с Петей хотели поискать там медные трубки, да, может, и чего другое интересное попадется.
Идти было недалеко. А если проходными дворами, а потом через парк наискосок — так и совсем близко.
Ворота склада на сей раз были закрыты, но тут же рядом в заборе зияла такая дыра, что через нее можно было наш «Буран» вывести.
Мы вошли в дыру, перелезли через штабеля гнилых досок и оказались на заветном дворе. В углу двора прямо на ржавых дисках стояли останки грузовика «ЗИС-5». Такие машины, я знал по книгам, были у нас еще до войны. По ледовой дороге в блокаду тоже «ЗИСы» ходили.
— Во, гляди, рессора, — сказал Петя, разгребая палкой металлические стружки. — Может, для вашего «Бурана» сгодится?
— Да ты что! Это, небось, от «КамАЗа» или от «ЗИЛа». А это что такое? Манометр вроде. Надо взять, показать папе…
Мы уже набрали кой-какой мелочишки, попадались нам и разные металлические трубки, но медных что-то не было видно.
— Пойду за грузовиком посмотрю, — сказал Петя. — Там тоже хламу полно.
Я разглядывал найденный манометр, тряс его, пытаясь определить, исправный он или нет.
— Андрюха, иди сюда! — закричал Петя.
— Нашел трубки?
— Да нет, тут другое…
Я обогнул останки «ЗИСа» и в самом углу, под дырявым навесом, увидел массивный гранитный постамент черного цвета, обросший по углам зеленым мхом. На граните со следами золотой краски была высечена надпись:
ПЕТРЪ АРКАДЬЕВИЧЪ СТОЛЫПИНЪ
1862–1911
— Подставка какая-то для памятника, — сказал Петя.
— Сам ты «подставка», — сказал я. — Это пьедестал. Или постамент — как хочешь.
— А где сам памятник?
— Это науке не известно. Кстати, не знаешь, кто такой Столыпин?
— Понятия не имею.
— Это что у меня здесь еще за экскурсия, — послышался позади нас незлобивый старческий голос.
Мы обернулись. Перед нами стоял сторож в замызганном темно-синем ватнике и в светлой летней шляпе «в дырочку».
— Да мы так, ничего… — сказал Петя. — Мы сейчас уйдем.
— Мы медные трубочки хотели на вашей свалке посмотреть, — сказал я.
— Ну, ну, трубочки можно, — охотно разрешил сторож. — Только чтобы ничего не поджигать. Ни-ни!
— Что вы, что вы, мы и не собирались.
— Это хорошо, что не собирались. Дайте-ка мне, кстати, огонька. Забыл, понимаешь, дома спички. А каждый раз от рефлектора прикуривать — всю бороду спалишь.
— А у нас нет спичек, — сказал я.
— Мы некурящие, — добавил Петя.
— Вот те на! Пионеры — и без спичек. Чудеса.
— А что это у вас тут за постамент стоит? — спросил Петя. — То есть пьедестал.
— Стоит, — согласился старик. — Давно уже. Может, с войны, а может, и раньше. Я тут, почитай, двадцать лет работаю, а камень так и стоит, мохом оброс.
— А кто такой Столыпин? — спросил я.
— Министр был такой до революции.
— Все ясно, — сказал Петя. — Царский сатрап.
— Почему сатрап? Говорят, умный был мужик, деловой. Сам царь его побаивался. Шлепнули его.
— А кто шлепнул? Царь?
— Да нет, не царь. Террористы вроде какие. Эсеры, что ли.
— Значит, он за нас был? За революцию?
— Эк, у вас все просто: если не сатрап, то непременно революционер: «Ура! Долой самодержавие!» Нет, сыночки, революционером Столыпин не был. Но и худого России тоже не желал. А революции-то он как раз не хотел. В общем, сложный был министр.
— А где же сам памятник? — спросил я. — Интересно бы посмотреть.
— Чего не знаю, того не знаю. Может, в революцию спихнули, а может, вообще не успели сделать. Столыпина, стало быть, в одиннадцатом годе убили, а в четырнадцатом война началась, первая мировая. Тут уж не до памятников было… Н-да. Значит, нет у вас спичек. Пойду рефлектор включать, бороду палить.
