Тучи идут на ветер - [53]

— Уравнять, значит?.. — Макей повесил голову. — А как же я уравняюсь с Гвоздецкими? Али, скажем, с Хо-лодченко? У их — ни кола ни двора. У меня — ветряк, фиголь деревянный, а?

— Не всем же, батя, к старости невесты с таким приданым попадаются…

Борис хотел свести в шутку, но отец обиделся.

— Гляди, спервоначалу завернули Советы круто… А там, как и те, временные… Расплодють своих помещиков, буржуев всяких… И заживем по-старому да по-бы-валому.

Не вытерпел Борис; промокая рушником остатки мыла возле ушей, на висках, заметил:

— Не тешьте себя, батя, понапрасну.

Сошлись на переносицё густые брови у Макея. Разбирая пальцами колечки бороды, высказал потаенное, наболевшее:

— Рази Советы хлеб из цельного зерна пекут… Так же на мельницу возют!

Приметил в глазах сына усмешку, нахохлился — зря проговорился. Не поймет его, не поддержит. Такой же он, как все, кто возвращается со службы: раскаленный, будто сковородка, плюнь — шипеть станет.

Так Макею уходить не хотелось. Досадить чем-то паршивцу надобно; топчась, заговорил нарочито спокойно:

— Нам-то горевать не из чего… Советы — где? Да казаки рази допустють их до Дону? Не-е… Не бывать такому. Вона силища какая под Новым Черкасом… Ого! Спробуй сунься.

— Это верно, батя… Прицел дальний у казаков. Все дивизии свои с фронта загодя доставили обратно. Мужики еще головы клали на Пинах да в Закавказье, а их уже сымали с позиций да отправляли в Россию…

Суть не слишком понятна Макею, но голос у сына вроде без зла, сдержан. Охолонул старый, решил выведать его планы:

— Сам-то ты как думаешь пребывать?

Борис чистосердечно признался:

— Не знаю, батя. За букарь браться — отвык. Погляжу там… Может, по своей части, конной… Наездником на какой-нибудь конный завод.

— Что верно, то верно, отвык ты от земельки. А в наездники ежели… Это опять к панам на поклон, — поплям-кал губами, высказал издавна вызревшее — Скажу тебе по совести, как батька… Не загружай голову легкими хлебами, нема их на свете, легких… Все дается горбом. Прибивайся до меня, как Ларион. Хозяином станешь. Не забывай года мои. А кому оно останется? Будем вместе, одним хозяйством. Землицы гулевой у казаков много. Бери — не хочу. Боле сотни десятин подымем на ту весну, ей-богу. Не отбрасуй и ветряк. Золотое до-нушко.

Борис собрал бритвенное имущество, закутал в тряпицу. Кусая губы, дослушал отца, не перебивал. Кликнул дочку; повесил ей на плечо рушник, легонько подтолкнул: ступай, мол. Облачаясь в гимнастерку, ответил неопределенно:

— Чего, батя, загадывать на весну. Не знаем мы, какая она выпадет еще, весна та…

Со скрипом откинулись хворостяные воротца. По утоптанному мерзлому насту, возле окон, гулко скребли подошвы, слышался смех.

— Дружки до тебе… Не стану мешать.

Макей, обернувшись у двери, пригласил:

— Вы уж тута не засижуйтесь долго. Всем семейством к обеду до нас. Ариша с мужиком обещали прибыть. Да и Акулина Савельевна возрадуется. Ты, сынок, ее чти… Не знает она, прибегла б уж.

— Будем. Поклон ей перекажи.

3

Захлопнулась за отцом дверь — в хату постучались. Ввалился рыжеусый, красномордый детина в новехоньком дубленом полушубке и высокой овчинной папахе. Подталкивая его сзади, лезли в шинелях, солдатских бобриковых шапках с темневшим следом от царской кокарды. Плечи у всех без погон; поверх шинелей нет и поясов — по-домашпему.

Рыжеусый, скаля щербатый рот, стаскивал пуховые перчатки, рассовывал их по карманам — освобождал руки. По черной скважине во рту Борис угадал его. Восстановил в памяти последнюю перед службой кулачку возле церковной ограды, на плацу. Не только ему тогда досталось от Филата: налетел на атаманский кулак-свинчатку и верный дружок. С той поры Володька Мансур и остался без верхних резцов.

— Борька, чертушка! Дай-кась дотронуться, не верю очам своим…

Эх, не на базу! Можно бы испробовать силушку. Поднакопилась за столько лет!

Из рук в руки переходил Борис. Все — старая гвардия, закаленная чуть ли не с пеленок в кулачных боях с казарвой. Среди своих — двое незнакомых. Один назвался Сидоряком, светлоглазый унтер, пехота; другой — Красносельский, большелобый, скуластый человек со впалыми щеками и цепким, как репьях, взглядом. По сохранившимся петлицам Борис узнал в нем своего — артиллериста. Пожимая костистую ладонь, спросил:

— Полка какого?

— Павлоградского.

— Нет. Не полчане.

Не ожидая приглашения хозяев, Володька Мансур сбросил пахучий полушубок, из карманов защитных штанов вынул две бутылки куренки, поставил на стол. Потирая руки, кивал Махоре:

— Поздравляем, молодица, с возвращением благоверного. Долго ждала, терпеливо…

Воровато скользнул глазами по ее животу, закашлялся притворно в кулак.

Не укрылся от Махоры его взгляд; разгадала по нем истинный смысл внезапного удушья. Заливаясь краской, пояснила, оправдываясь:

— Недолго ждали… Летось, по теплому, на побывку приходил.

Крючка в стене оказалось мало. Навалили шинелей и шапок на топчан.

— В горенку, в горенку ступайте, — звала хозяйка, перенимая мужнин взгляд.

Гости рассаживались у оконцев на лавке, иные мостились на скрыне. Кое-кто еще оказался догадливым: в шеренгу к Володькиным пристроилось с полдюжины бутылок, заткнутых тряпочными и бумажными затычками.