Тучи идут на ветер - [40]

— Гм, нынче все революционеры… Нацепил кумачовый лоскуток, как я. Пожалуйста, революционер. Эсеры? Кадеты?

— От большевиков.

Тягуче скрипнуло деревянное кресло под комендантом.

— Смело по такому делу, скажу тебе… А ежели подниму трубку и вызову наряд? Не суй руку в пиджак… Пальнешь еще сдуру.

Откинулся на спинку кресла. Был доволен, что ошибся в этом человеке. Утирая ладонью испарину на лбу, краем глаза видал, как у того румянели скулы, а руки, пристыженные, не находили себе места на коленях. Отмахиваясь от папиросного дыма, смягчился:

— Соседям помогать нужно. Была бы от того польза. Зазвонил телефон, ржаво, расхлябанно. Обеими руками Алехин вдавил трубку в ухо.

— Чего? А? Але! Але! Громче кричи! Птьфу ты… Ага, пробилось… Ты, Перцов? Чего еще там? Так, так…

Выпрямился, словно краснотал из-под колеса. Медный клок волос стал гребнем, маленькие глаза ожесточились.

— Под замок! Ночью разберусь…

Кинул на обтертые рогатки трубку, взмахом головы водворил на место задранные волосы; вдавив пальцами воспаленные веки, пояснил:

— Сволота… Дезертиры. Лезут, как из гадюшника. Нашего подстрелили…

Иван зарделся — сам недавно воровски обогнул Торговую.

— К вам их просачивается мало. Соскакивают в степи, обходят Торговую. Наслышаны от самого Тихорецка… А винтовки сохранить всякому охота.

— Вот именно, всякому…

Поднес Алехин к потухшей папироске зажигалку, затянулся глубоко; выпуская из ноздрей дым, вернулся к прерванному разговору:

— Так вот… Поможем с оружием. Пошлю на ваш участок усиленный патруль. Казачьи эшелоны не обещаю разоружать… Не про нас с вами. А так, перелёту-хов, всякий сброд… Но винтовок с патронами наскребем. Гарантию даю. Загвоздка тут… Атаман ваш зашевелился. Оружие не в те руки может попасть.

— Наша на то забота, товарищ Алехин.

— Добро. Унтера надежного выделю. Вот он звонил, Перцов. Чистый перец, возьми на язык, света не взвидишь.

На гул рельсов он приник к оконной решетке. Выкатил товарняк. Груженый.

— Солдатня? — Иван тянулся на цыпочки.

— Казаки. Редкие сутки не принимаем из Царицына либо из Тихорецкой состав. При всей амуниции, с конями и оружием. Дуют на Новочеркасск. Каледин не распускает их по домам.

Задребезжал телефон. Слушая, Алехин хмурился, мрачнел, нащупывая на подоконнике фуражку.

5

Августовские сумерки крутеют скоро. С весны и все лето не выпадали дожди. Теперь зачастили. К вечеру наваливаются на бугры за Манычем и Салом непроглядно-синие тучи с опаленными рваными краями; к полуночи они сдвигаются над станицей, застя звездное небо, — по жестяным крышам тарахтят крупные капли.

Воровские настают ночи, конокрадам да домушникам на руку. Темень! На глаза не надейся — уши востри. Но эти ночи кутают не только темных людишек…

По глухому забурьяненному проселку, перещелкивая ступицами, тяжело идет бричка. Безголосо навис с передка возница, дергая вожжами, подстегивая на — взгорках кнутом. Саженях в полсотни позади и впереди — охрана.

Бричку Иван встретил в балочке, за Солонкой. Новиков отпустил с тайного совещания; и там важный разговор — о создании партизанского отряда, об объявлении войны атаману. Но опять-таки оружие… Без него и огород нечего городить. По радостному визгу Фильки догадался: бричка не порожняя.

Филька — парень лет четырнадцати; можно сказать, приемыш. Сирота круглый, батрачил у родного дядьки-молоканина на хуторе. Не потрафил; избил его по-свойски дядька чересседельником. В отместку племяш поднес спичку к амбару и сбежал. Шатался в Новочеркасске, Ростове; кормился возле базаров, пристаней, на вокзалах. В Ростове у собора — перед самой войной — и свела его нужда с купеческим приказчиком. Проникся Иван к бездомному — больно схоже со своей безотцовщиной. Привез в станицу, упросил хозяина пристроить к складу или в магазин. Купец, тонкослезый по натуре человек, выслушал, отмахнулся;

— Нужен — бери. Чур, сам и воловодься с ним. Выпучил мокрые, побелевшие глаза, спросил:

— А ты, азият, нароком не подпалишь мои лабазы, а? Заострились у парнишки обсыпанные веснушками скулы.

— То ж за дело! — задрал рубашку, повернулся спиной. — О, гляньте, содрал, как рубанком, кат собачий…

Пряча папироску в рукав, Иван то и дело останавливался; вслушиваясь, просил Фильку помолчать. Но того, как назло, распирало:

— Ух, ловкач, Перец! Особо офицерню требушит. «Ваш документ?» Ага, дезертир. «Оружию!» Один за наган было ухватился. Он за руку — в суставе хрястнуло.

С неделю Филька обитал при комендантском взводе на разъезде Ельмут. Изъятое оружие ночами сносили в балку, в терны. Навидался всякого — выпирало из него. Поделиться охота и уловом, и ловкачом Перцем, унтером, и тем содомом, коий творится в поездах.

— Будет тебе, — одернул Иван, — дома расскажешь. Слышь, топот?

— Почудилось…

Убыстрили шаги — оторваться от догнавшей брички. Замерцали станционные огоньки.

— Ага, доехали, — обрадовался Филька.

— На гребельке могут встретить. Не объедешь Солонку. Сбегай, я бричку задержу. Свистнешь. Выворачивай карман… Наган.

Не с охотой вытаскивал Филька из-за штанного пояса маузер с деревянной рубчатой колодочкой — подарок унтера.

— Как же без него?

— А схватят? — обозлился Иван. — В лучшем случае, шею намылят: не шатайся по ночам.