Туча - [14]

– Доктор Максвелл у мисс Ван Ден Брандт, – сказала Эванс, – у нее маленькое осложнение.

Комната Патриции была на первом этаже. Нужно было пройти через гостиную. Комната была огромная, с тремя окнами и террасой, роскошно обставленная. Кэтрин быстро прошла гостиную. На пороге, перед закрытой дверью, она задержалась. Затем резким толчком открыла дверь и вошла.

Лежавшее на постели существо протянуло к ней руки и позвало ее. Это был голос Патриции. Кэтрин стояла неподвижно и смотрела на то, что сделали с ее дочерью. Кожа Патриции стала черной. На лбу, щеках и руках были кроваво-красные пятна. А волосы – эта огненная река, обычно красиво падавшая на ее нежные плечи, – волосы наполовину вылезли.

– Мама, – сказала Патриция.

– Я здесь, – ответила Кэтрин.

Это была Патриция, полная гнетущего отчаяния. Ужасно распухшая рука была некогда нежной, маленькой, доверчивой ручкой ребенка, которого Кэтрин водила гулять и который топал ножками рядом с ней. Эти обезображенные щеки – сколько раз она их целовала… «У тебя щечки, как яблочки», – говорила она. Она вспоминала первый бал, как долго причесывала она волосы Патриции, изменяя прическу десятки раз. Она хотела, чтобы дочь имела успех. Патриция вернулась под утро, счастливая, сияющая, свежая, как роса, полная смеха и рассказов. Она бесшумно вошла и разбудила мать поцелуем в глаза. Они вместе отправились в кухню. Кэтрин приготовила кофе, и они опустошили холодильник. Патриция путалась, рассказывая о Джимах и Джеках, ела помидор, на ходу дремала и напевала вальс. Кэтрин слушала ее, намазывала хлеб маслом и вместе с ней беззлобно посмеивалась над Софи, которая, как всегда, торопилась в постель, как моряк в родной порт, и наверняка уже спала, как обычно, без всяких сновидений.

В тот вечер у Патриции была прическа с шиньоном. Это ее немного старило, но придавало ей царственный вид. В волосах был гребень – Кэтрин видела его, как сейчас, – он был похож на корону. Тогда, в кухне, Патриция вынула гребень, и волосы распустились с шелковым шелестом.

– Смотри, мама, – сказала Патриция.

Она взяла прядь волос в руку и потянула. Прядь отвалилась и обнажился кусочек черепа. Страшные рыдания потрясли Патрицию.

Кэтрин боролась с чувством тошноты. Она не хотела верить во все это. Это кошмар, а кошмары имеют то преимущество, что в конце концов всегда просыпаешься. «Если я заставлю себя думать, что это неправда, я, может быть, смогу изменить действительность». Но это правда. И силой воли можно только признать факты, а не отрицать их.

Она разлагалась, ее дочь. Это было хуже проказы. Дочь, которую она носила девять месяцев, родила, вырастила, любила; она была ее гордостью и страстью. Ее дочь, заживо сгорающая сейчас на медленном огне.

Патриция звала свою мать, как заблудившееся дитя. И Кэтрин, сжимая ее в своих объятиях, без конца говорила: – Я здесь… Ты поправишься… Мой цветочек, моя лесная розочка, ласточка моя… Я с тобой.

Патриция опустила веки, лишенные ресниц; кожа на них чудом не была поражена; ее дыхание стало ровнее, она почти улыбалась.

– Останься со мной, – сказала она совсем тихо.

И Кэтрин повторила то, что не перестанет повторять в течение многих месяцев.

– Я с тобой.

Тем временем в гостиной доктор Том допрашивал доктора Максвелла. Последний отвечал уклончивыми фразами ученого. Но разговаривать таким образом с доктором Томом было довольно трудно.

– Одним словом, вы знаете, что произошло, но не способны сказать, что произойдет в дальнейшем, – сказал доктор Том.

– Это совершенно новая область в медицине, – осторожно заметил доктор Максвелл.

Доктор Том презрительно фыркнул. «Все кретины! Я тебе покажу новую область! Если не можешь лечить людей, иди торговать в бакалейную лавку. Чему же они научились за эти десять лет?» – думал он. Но вслух сказал:

– Будь это атомная болезнь или не атомная, девушку надо спасти. Что вы рассчитываете делать?

Доктор Максвелл сдержанно пожал плечами.

– Я хотел бы, чтобы вы поняли, что мы находимся в полном неведении.

Говоря с доктором Томом, он чувствовал страшную усталость. Тот буквально сверлил его глазами, всем своим видом он обвинял его. Но разве этот старик мог знать, сколько дней и ночей он провел у больной и, задыхаясь от ярости, смотрел, как разрушается это прекрасное тело? Скрытая болезнь овладела Патрицией, зараза, которую не могли удалить и которая ее пожирала. Он вспоминал слова одной японской женщины: «Видно, когда это начинается, но никогда нельзя сказать, когда кончится. Никто ничего не знает. Так же как нельзя никогда сказать, что будет, если дать детям играть со спичками».

Доктор Максвелл поднял свой профессорский палец.

– Послушайте, вы мне поможете потом, если вам это удастся. Во-первых, яхта вашей внучки подверглась атомному облучению против всякой логики и ожидания. Во-вторых, болезнь протекает со страшной быстротой. В-третьих, я отдам свою собственную жизнь, чтобы спасти вашу внучку. И если вы мне не верите, то мне наплевать.

– Моя внучка… – произнес доктор Том.

Она назвала свою яхту «Мэри-Анна». Он вдруг увидел перед собой тоненькую брюнетку, с жестами смешными и быстрыми, с милой улыбкой. Как-то раз она надела красное платье с черными кружевами. Перед сном она распускала косы, и шпильки из них сыпались дождем. У нее родилась Кэтрин, а у Кэтрин – Патриция. У этих трех женщин было что-то общее, вероятно, – очарование.