Туарег - [77]

Наконец мутным утром третьего дня, когда настойчивый и неотвязный ветер, швырявший в лицо тучи серой и удушливой пыли, мешал различить контуры предметов дальше пятидесяти метров, они миновали ряд саманных домишек, сухую балку, небольшую, отвратительно пахнущую площадь и остановились в самом центре того, что когда-то было рынком, а потом пришло в запустение.

– Конец маршрута! – крикнул кондуктор, выйдя из автобуса и разминая руки и ноги. Он осматривался вокруг, словно ему не верилось, что безрассудная идея – съездить в Эль-Акаб и вернуться живым и невредимым – в очередной раз закончилась благополучно. – Слава Аллаху!

Гасель вышел последним, взглянул на разрушенные стены рынка, угрожавшие обрушиться на его голову, стоит только ветру разыграться, и в растерянности обратился к водителю.

– Это столица? – осведомился он.

– О, нет! – весело прозвучало в ответ. – Это то место, до которого мы доехали. Если бы мы вздумали отправиться на этой развалине по центральному шоссе, нас упекли бы в психушку.

– А что мне надо сделать, чтобы добраться до столицы?

– Ты можешь сесть на другой автобус, но я тебе советую поехать на поезде, так будет быстрее.

– А что такое поезд?

Водителя, похоже, вопрос не удивил: наверняка это был не первый бедуин, которого он перевез за свою почти двадцатилетнюю тряску по пустыне.

– Будет лучше, если ты посмотришь собственными глазами… – ответил он. – Иди по этой улице и через три квартала, когда увидишь коричневое здание, там будет…

– Через три чего?

– Три квартала, три улицы… – Он широко обвел рукой. – Ладно, думаю, что там, где ты живешь, ничего такого нет… Иди вперед, пока не увидишь здание. Другого там не будет.

Гасель кивнул, взял винтовку, шпагу и кожаную сумку, в которой хранил патроны, кое-какую еду и все свои вещи, и зашагал в указанном направлении, однако его окликнул кондуктор с крыши автобуса:

– Эй! Здесь нельзя разгуливать с таким оружием! Если увидят, у тебя будут неприятности… Разрешение у тебя есть?

– Что?

– Разрешение на оружие… – Он помахал рукой. – Нет! Я уже вижу, что у тебя его нет… Спрячь это, а не то угодишь в тюрьму!

Растерявшийся Гасель застыл посередине бывшего рынка, не зная, что делать, и тут один из пассажиров, удалявшийся в противоположном направлении с чемоданом на плече, другим чемоданом в руке и свернутыми коврами под мышкой, навел его на мысль. Он догнал его.

– Покупаю у тебя ковры, – сказал он, показав ему золотую монету.

Тот даже не ответил. Схватил монету, поднял руку, чтобы Гасель мог завладеть его грузом, и пошел дальше, ускорив шаг, опасаясь, как бы глупый туарег не передумал.

Однако Гасель не передумал. Он раскатал ковры, завернул в них свое оружие, сунул их под мышку и направился к вокзалу.

Стоя на крыше автобуса, кондуктор несколько раз весело покачал головой.

Поезд оказался еще более грязным, неудобным и шумным, чем автобус. Хотя у него имелось преимущество: не лопались шины, – был и недостаток: он наполнял легкие пассажиров дымом и угольной пылью и с вызывающей отчаяние регулярностью останавливался во всех городах, поселках, деревушках и просто возле группы домов у дороги.

Стоило Гаселю увидеть прибывающий поезд – сверкающий, рычащий и изрыгающий клубы пара, словно чудище, коему самое место в историях негра Суилема, а не в действительности, – как его охватило безотчетное чувство паники. Пришлось призвать на помощь все свое мужество воина и все спокойствие имохара прославленного «Народа Покрывала», чтобы позволить потоку пассажиров увлечь себя и поспешно взобраться в один из обшарпанных вагонов с жесткими деревянными скамьями и окнами без стекол.

Он постарался все делать так, как делали остальные, положил свои ковры и кожаную сумку на багажную полку и сел подальше, в уголке, пытаясь приучить себя к мысли о том, что на самом-то деле это всего лишь подобие огромного автобуса, который едет по стальным рельсам в стороне от пыльных дорог.

Но когда он услышал свисток и локомотив резко сдвинулся с места под аккомпанемент фырканья, металлического скрежета и криков машиниста, сердце у него снова ухнуло вниз, и ему пришлось изо всех сил вцепиться в сиденье, чтобы не броситься очертя голову на перрон.

На спусках, когда поезд разгонялся почти до ста километров в час, воздух и дым беспрепятственно врывались в окна, а мимо Гаселя стремительно проносились столбы, деревья и дома, он думал, что вот-вот умрет от волнения, и с силой зажимал зубами край покрывала, чтобы не закричать, умоляя остановить адскую машину.

Затем, уже во второй половине дня, перед его глазами возникли горы, и он решил, что это ему снится, потому что никогда себе не представлял, что могут существовать такие громады, встающие будто непреодолимая преграда, крутые, высокие, с вершинами, покрытыми чем-то белым.

Он повернулся к толстухе, сидевшей сзади него, которая большую часть времени кормила грудью двух одинаковых младенцев, и спросил:

– Что это там такое?

– Снег, – снисходительно, с высоты собственного опыта, ответила женщина. – Укутайся, потому что скоро станет холодно.

И действительно, туарег в жизни не испытывал такого холода: вагоном завладел ледяной воздух, временами приносивший с собой микроскопические снежинки, вынуждая бедных, продрогших пассажиров заворачиваться во все, что было у них под рукой.