Туарег - [76]

– Однако моя семья исчезла. Мой раб видел, как ее уводили солдаты, а пятеро из них все еще поджидают меня в гвельте гор Хуэйлы.

– Наверняка это не солдаты… – гнул свое Анухар эль-Мохри. – Наверняка полицейские. Подчиненные министра… – Он покачал головой и презрительно добавил: – Думаю, он на это способен. Еще тот подлец. – Он снова надел очки – теперь они были абсолютно чистыми – и посмотрел на Гаселя с интересом. – Правда, что ты пересек «пустую землю» Тикдабру? – спросил он.

Гасель молча кивнул, и он коротко фыркнул, чем, возможно, хотел выразить неверие или восхищение.

– Невероятно! – воскликнул Анухар эль-Мохри. – Действительно невероятно… Тебе известно, что Абдуль эль-Кебир в Париже? Французы его поддерживают, и вполне может статься, что ты, неграмотный туарег, изменишь ход истории нашей страны…

– Я не заинтересован в том, чтобы что-то менялось… – ответил тот, протянув руку и взяв флягу, затем напился, слегка приподняв покрывало. – Единственное, чего я хочу, – чтобы мне вернули семью и оставили меня в покое.

– Это то, чего хотим мы все: жить в покое. Ты – с твоей семьей, а я – со своими рисунками. Но я сомневаюсь, что нам это позволят.

Гасель кивком указал на рисунки, отмеченные мелом, на ближайших стенах.

– Что это? – поинтересовался он.

– История твоих предков. Или же история людей, обитавших на этих землях до того, как туареги завладели пустыней.

– Зачем ты это делаешь? Почему тратишь на это время вместо того, чтобы спокойно сидеть в тени, в Эль-Акабе?

Секретарь губернатора провинции пожал плечами.

– Возможно, потому, что я испытываю разочарование в политике, – сказал он. – Помнишь Хасана бен-Куфра? Его сняли с должности, он уехал в Швейцарию, где у него скопилось небольшое состояние, а через два дня его сбил грузовик, перевозивший прохладительные напитки. Нелепость! Прошло всего несколько месяцев, и на тебе – «вице-король пустыни» скулит со сломанными ногами в какой-нибудь клинике, заваленной снегом.

– Его жена с ним?

– Да.

– В таком случае ничего страшного… – заметил туарег. – Они любили друг друга. Я следил за ним несколько дней и потому знаю.

Анухар эль-Мохри с ним согласился, сказав убежденно:

– Он был настоящий сукин сын, прожженный политикан и вор, предатель и мошенник… Но было в нем кое-что хорошее: его любовь к Тамар. Уже только этим он заслужил того, чтобы остаться в живых.

Гасель Сайях слегка улыбнулся, хотя собеседник не мог этого видеть, обвел взглядом рисунки на стенах и встал, вновь взяв в руки оружие:

– Наверно, из-за твоей любви к истории моих предков я сейчас оставляю тебя в живых, – сказал он. – Но постарайся не покидать это место и не пытайся на меня донести. Если я увижу тебя в Эль-Акабе раньше понедельника, разнесу тебе голову.

Тот взял в руки мел, щетки и тряпки и собрался возобновить работу.

– Не беспокойся! – ответил он. – Я и не думал этого делать.

Затем, когда туарег был уже далеко, крикнул:

– И надеюсь, что ты отыщешь свою семью!

Автобус просто разваливался на части. Это был самый разболтанный, дребезжащий и замызганный образчик общественного транспорта, который когда-либо бегал по шоссе. Хотя, правда, этот как раз никоим образом и не пытался бежать, а ограничился тем, что, задыхаясь, продвигался по равнине – мимо зарослей травы, нагромождений валунов и бесконечных каменистых урочищ – со скоростью пятьдесят километров в час.

Приблизительно через каждые два часа приходилось останавливаться из-за лопнувшей шины или из-за того, что колеса увязали в песке, и тогда водитель и кондуктор заставляли пассажиров выйти – вместе с козами, собаками и курами в корзинах, – призывая их помочь толкать или сидеть на обочине и ждать, пока не поменяют колесо.

Кроме того, каждые четыре часа требовалось залить в бак горючее самым примитивным способом: присоединив шланг к бидону, прочно закрепленному на крыше, а на склонах, когда им попадался крутой подъем, мужчинам не оставалось ничего другого, кроме как проделывать часть пути пешком.

И вот так – на протяжении двух суток: давясь, как финики в сумке из кроличьей шкурки, обливаясь потом и задыхаясь от невыносимого зноя, не ведая, сколько еще осталось до конца подобного мучения или удастся ли им когда-нибудь увидеть край однообразной пустыни.

Во время каждой остановки Гасель испытывал желание покинуть этот клоповник на колесах и продолжить путь пешком, каким бы длинным тот ни оказался. Однако на каждой остановке он понимал, что тогда ему придется не один месяц добираться до столицы, а каждый потерянный день, каждый час может иметь значение для Лейлы и его детей.

Поэтому он ехал дальше, несказанно страдая в заточении: ведь он больше всего любил одиночество и свободу, – терпя компанию болтливых торговцев, истеричных женщин, шумных детей и вонючих кур. Он не мог, как это удалось ему в «пустой земле», превратиться в камень, отстраниться от всего, что его окружало, добиться того, чтобы дух на время покинул тело.

Здесь каждая рытвина, крен автобуса, спустившееся колесо или отрыжка соседа возвращали его к действительности, и даже в самый темный час ночи ему не удавалось забыться коротким сном, который позволил бы восстановить силы или вернуться в воображении к семье.