Туарег - [23]

А случись что – эти сто километров могут стать гранью между жизнью и смертью, особенно если у джипа лопнула ось и дальше придется передвигаться на своих двоих.

В какой-то момент сержант испытал искушение послать все к черту и отдать приказ о возвращении на пост, поскольку капитан Калеб эль-Фаси в любом случае тысячу раз заслуживал того конца, который его постиг. Если бы сержант не был знаком с туарегом, который это сделал, то ограничился бы тем, что послал рапорт и закрыл дело. Но он чувствовал себя лично обманутым и оскорбленным. Какой-то голодранец, «Сын Ветра», его использовал, сумел провести и насмехался под своим грязным лисамом, заговаривая ему зубы своими россказнями про Большой караван и его сокровища.

– Я даже помог ему привязать поклажу к верблюду, запастись водой и приготовить все для долгого путешествия, тогда как в действительности он уже задумал спрятаться за ближайшими барханами и вернуться в тот же день. – Он снова бросил взгляд на равнину, которая начала превращаться в серое пятно без рельефа. – Ежели я тебя поймаю, – процедил он про себя, – клянусь, сдеру с тебя шкуру полосками.

Туарег прочитал свои вечерние молитвы, положил на плечо небольшой кожаный мешок, в котором было несколько горстей фиников, и начал неторопливо их поглощать, отправившись дальше на запад, вглубь тьмы, уже завладевшей землей. Он знал, что ему предстоит вот так, не спеша, прошагать всю ночь, однако это позволит ему оторваться от преследователей на непреодолимое для них расстояние.

Верблюд накануне напился вдоволь. Он не подвергал его ни дальним переходам, ни чрезмерным нагрузкам, и тот был упитанным и сильным, с полным и лоснящимся горбом, а значит, сможет продержаться на своих запасах больше недели при том же ритме. Такое животное может спокойно потерять больше ста килограммов веса, прежде чем это начнет на нем сказываться.

Ну а он, со своей стороны, привык охотиться подолгу, и это бегство было для него всего-навсего прогулкой, ведь ему не раз приходилось идти по следу раненого зверя или кочующего стада. Туарегу было здесь хорошо – одному в пустыне, – потому что это была жизнь, которая ему действительно нравилась. И хотя иногда он думал о семье, а по ночам или в полуденную жару ему недоставало Лейлы, он точно знал, что может без них обойтись столько времени, сколько будет необходимо. Сколько понадобится, чтобы довести до конца начатое дело: отомстить за нанесенное ему оскорбление.

Позже он вознес благодарность за появление луны, осветившей ему путь, а в полночь различил вдали серебристый блик себхи – большого соленого озера, которое простерлось перед ним подобно окаменевшему морю. Его противоположный берег разглядеть не удавалось.

Он повернул на север в обход, держась от себхи на некотором расстоянии, потому что на заболоченных и топких берегах таких озер миллиардами плодились москиты, образуя целые тучи, которые ближе к вечеру или на рассвете закрывали солнце и устраивали ад кромешный любому – будь то человек или животное, – кто осмеливался туда сунуться. Гасель был свидетелем того, как верблюды становились безумными от боли, когда рой москитов залеплял им глаза и рот, и неслись стремглав, сбрасывая на землю груз или всадников, исчезали из виду и не возвращались обратно.

Вот поэтому на берег себхи следовало выходить в разгар дня, когда солнце стояло высоко и сжигало крылья москитам, рискнувшим подняться в воздух. В силу этой причины в самые жаркие часы они пропадали, словно их никогда и не было, словно не они были самым большим наказанием, которое Аллах мог наслать на обитателей пустыни.

Самому Гаселю это соленое озеро не было знакомо, но он слышал о нем от многих путешественников, и оно, помимо своих размеров, не особенно отличалось от тех, которые он встречал в своей жизни.

Много-много лет назад Сахара была огромным морем, и, когда оно ушло, вода оказалась в ловушках таких вот многочисленных углублений. Затем она начала очень медленно испаряться, образуя на дне слой соли, которая в самом центре зачастую достигала толщины в несколько метров. Нередко случалось так, что иногда, когда шел дождь, эти озера также питали подземные потоки селитровых вод, и по берегам образовывалась зона пастообразного мокрого и соленого песка, который обжигало солнце, превращая в затвердевшую корку, подобную корке хлеба, вынутого из печи. Эта корка таила в себе опасность: в любой момент она могла лопнуть, и путник погружался в трясину, напоминающую полурастаявшее масло, которая поглощала его за считаные минуты. Она была еще коварнее, чем предательский феш-феш – зыбучий песок, в котором человек и верблюд исчезали, словно их никогда и не было.

Гасель боялся непредсказуемости феш-феша, который никогда не предупреждал о своем присутствии, однако был благодарен ему за то, что он, по крайней мере, заглатывал жертву в мгновение ока. А вот подвижный песок по краям соленых озер забавлялся с добычей, увязшей в нем, как муха в меду, засасывая ее сантиметр за сантиметром, не давая возможности выбраться, – это была самая затяжная агония, какую только можно себе представить.