Тщеславие - [11]

А поэт иногда терял короткие фразы и слова типа: "Ну, здесь совсем ничего. Но надо поработать. Или: "Вот удачная строка. Подумай, как подтянуть остальное". И между прочим "бросал" главные мысли: "Все несколько камерно. Вам бы съездить куда-нибудь в Сибирь, на комсомольские стройки. Поднабраться впечатлений. В стихах должна появиться другая инстанция. Другой горизонт открыться. Поэзии нужно широкое дыхание".

Учитель хренов. Из поездок в Таджикистан что-то не вынес "широкого" дыхания. Через заставленный коньяком дастархан не увидишь, что Таджикистан это Африка наоборот, как горько шутили они. Все - для местных. И московские издательства, и книги, и поездки за рубеж, и должности. Белые рабы. Да будь Роберт местным, за первую же книжку приняли бы в Союз. А так... И отговорки какие! Главный консультант по литературе, Семен маркович Левитов (да конечно, Левит! - допрет Сергей лет через пятнадцать), говорит Роберту: "Ну, членство в Союзе от тебя никуда не убежит. Тебе надо создать нечто значительное. Мы же с тобой не можем допустить снижения уровня русской поэзии! За нами - такие имена!". Неужели правду говорил этот строгальщик детективов? Сам что-то на библию не равнялся - за русскую поэзию все переживал. Вплоть до тех пор, пока не укатил в Израиль в девяностом постарев, исписавшись, но выправив себе документы участника войны, не упомянув, что был в заградотряде комиссаром и приказывал стрелять не в немцев. В Израиле - какая разница! Пенсия участникам войны - больше, чем давал ли его республиканские детективы. Это ведь не СССР со ста двадцатью рублями - фронтовик ты или нет.

А чем этот Левит отличается от породистого русского стихотворца? Только размером куска. Все - ложь. Не терпит суеты служенье муз. Может, и не терпела тогда. Теперь терпит. Да что это за слабина? Не терпит? - Не В-О-ЗМОЖ-НА! Он давн6о раскусил их всех, пока не долго и бездонно вдумывался в слова Липкина. Тот, конечно, хорош гусь. Пытались ему доказать, что по-русски так не пишут: "На самой крыше мира таджик всегда живет". Привык, что в переводах - все хорошо. Да ладно, что с него спрашивать - язык ведь для него не родной.

Пауза повисла, растаяла легким туманом, пока мысль опять не вернулась к плавбазе, к холодильнику со странным именем "Юрюзань". Хотя, наверное, что-то тюрское. Есть же речка - Бирюса. Течет себе, поет на голоса. Бируса-Юрюзань. Прилиная рифма. ...А-а. - Вот почему! Они пришли к Игорю вместе с поэтом из Ташкента, которого по дружбе пригласил написать тексты песен к очередному шедевру "Шашлыкфильма". Пока пили (теперь времена только сухого вина кончились, его пили словно в элитное время, скажем, за партией в шахматы или в узком кругу - ну человек пять, считая жен. О своих Сергей не хотел вспоминать - женился и женился), злости в Сергее почти не было, хотя он видел, как приехавший ПОЭТ из Ташкента пытался чуточку вылезти из себя, стать больше, занять главное место. Сергей ждал, когда тот раскроется совсем и тогда вмазать ему. Сергея раздражала и его фамилия, и его имя. Он все никак не мог дождаться когда ташкентская знаменитость раскроется и раньше времени на нем удар, но ошибся: "Что это за псевдоним - Горячий?" - он уставился на МЭЛСА зло и беспощадно. Но Мэлс (какое имя для комсомольского поэта!) не заметил этого бесстрашия, вернее, ему не надо было его замечать, так как бесстрашие атаковало его ПСЕВДОНИМ, а у него это - фамилия и он ответил Сергею: "Почему - псевдоним? У нас в деревне полдеревни - Горячие, а полдеревни - Холодные. Дед рассказывал, что так поделил по фамилиям их помещик еще во времена царя Гороха". "Да?" - спросил Сергей, не ожидавший такого ответа, и сам себе сказал: "Ну, ну!" - промах обозлил его еще больше, а злость, он замечал за собой это не раз, делала его реплики короче и точнее. Может, злость - это острая форма сознания? Почему эта "Юрюзань" вспыхивает и гаснет, а та - нет? Мэлс доставал листки с отпечатанными стихами и доставал ими девчонок, куривших и кошеваревших на кухне. "Ну вот, вот! Света - ты послушай! Это же лирика - выше Фета!". Света на пьяном глазу ласково отводила рукой стихи от себя: чуть позже, мол, когда заварю кофе. Мэлс тянулся к ней рукой, пытаясь показать на бессмертные строки в другой. Сергей решил спасти Свету - он всегда ценил в ней безошибочное чувство напряженности, она никогда не требовала откровений, как и ее муж, Игорь, но уловив в его интонации вдруг все более густые искры скепсиса, вдруг просто скажет: "Ладно об этом. Сереж! Давай выпьем за хороших людей!" - будто знала, что от "плохих" он искрится колючими искрами короткого замыкания, хотя "плохие" - может, лучшие? Завтавляют звереть и думать? А хорошие только расслабляться? - и потому сказал мессии из Ташкента: "Давай, я послушаю" - и взбурлил остатки сухого вина в стакане нервным тычком струю из еще только приголубленной бутылки. Мэлс начал читать почти сзади в ухо Сергею, так как Сергей сидел за ""рюзанью"" словно за столом, а поэту при чтении своего, сокровенного ну никак сидеть нельзя. "Ворох осенних листьев по пустынной аллее как стайка мышей холотистых мчится к неведомым норкам...". Сергей отрецензировал "Маркиш. "Осень". Правда, ворох - из другой его "Осени". Но я не виноват, что у него - две "Осени". Давай дальше". - "А-а! Вы, видимо, против лирики! Вот у меня стихи из "Целинного цикла": По целине идут отряды, за ними - труд и города. Раз партия сказала "надо", "есть" отвечаем мы всегда! "Мы пашем степь, дороги - торим, и скоро встанут здесь сады, мы - будещее строим, оценит Родина труда!". Сергей остановил его: "Да начинал бы сразу с города-сада. А сначала - надо полежать под телегой. Как это странно: отряды прут по степи, по бездорожью, а потом уже будут "торить" дороги? Нет, сначала лежа под телегою. Размышляют. А потом - город-сад". Мэлс почти кричал: "да идут по степи - это образ, образ. Метафора! Вы что, о метафоре здесь не слыхали?" Сергей так тихо покрутил головой, словно слабый ветерок нежно качнул туда-сюда флюгер: "Не-а. Никогда! - и, посмотрев вокруг, много ли милых дам вокруг - но была только Света и у дверей на балкон курили две подруги - Ира и Оля - вряд ли слышат их, добавил: "Блядь буду!". И для убедительности черканул рукой по горлу, как ножом. Ножом...