Труды Св. Максима Исповедника по раскрытию догматического учения о двух волях во Христе - [44]

. Известно, что на этот факт евангельской истории ссылались также и монофелиты в подтверждение того, что во Христе — одно богомужное действование. Конечно, монофелиты были неправы, видя в факте «хождения по водам» проявление действования, свойственного Христу, как «целому». Потому неправы, что ставили Бога в условия существования ограниченной телесными, пространственными определениями природы. Но как будто не прав и Максим, усматривающий в этом факте проявление исключительно «человеческого» природного действования Христа, так как человеку несвойственно хождение по поверхности воды. Однако если сопоставить акт хождения по морю с обстоятельствами, ему сопутствовавшими, — а именно с тем обстоятельством, что ученики, плывшие в лодке по морю, увидев Иисуса, испугались Его, приняв Его за призрак, и со стоящим в связи с этим обстоятельством ответом Иисуса: «Это Я, не бойтесь!» — ответом, который имеет такой смысл: «это на самом деле Я, действительный человек, а не призрак Мой», — то станет совершенно понятным, почему в факте известного хождения по морю Максим видит указание на проявление именно человечества Христа.

Лк. XXII: 8–9. Есть пасху было свойственно находившимся под законом, а Христос был под законом как человек (Галат. IV: 4); следовательно, как человек Он хотел есть и ел пасху.

Филип. II: 8: «Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной». Оказывать послушание свойственно, по выражению Григория Богослова (И orat. de Filio), «вторым и подвластным», и про Христа, как Бога, нельзя сказать ни того, что Он был «послушен», ни того, что был «непослушен»; следовательно, Он оказывал послушание как человек[365]. Здесь указывается именно на человеческую «волю» Христа, «нового» человека, которая во всем следовала, всегда оказывала послушание Божественной воле, чтобы тем самым искупить непослушание воле Божией со стороны воли «ветхого» человека, первого Адама.

Пс. XXXIX: 7–9. По Божеству воля Сына тождественна с волей Отца, по человечеству же она отлична от воли Отца, потому что по человечеству Отец есть Бог Христу. Следовательно, как человек Христос восхотел исполнить волю Бога Отца[366].

с) Наконец, что касается подтверждения действительности совместного существования в лице Христа двух природных воль, то Максим указывает известное в этом отношении, так сказать — классическое, место: Мф. XXVI: 39 («Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты»). Нельзя относить, так рассуждает Максим, слова «не как Я хочу» к Божеству Христа, потому что в противном случае и то, чего хотел Христос, т. е. непринятия чаши, придется отнести к Божеству, и выйдет нелепость, а именно, что Божеству по природе надлежало испить смертную чату. Следовательно, их должно отнести к человеку, мыслимому в лице Спасителя, который по причине немощи плоти молил Бога Отца, чтобы «миновала Его, если возможно, чаша смерти». Но, возвышаясь над немощью плоти в силу «бодрости духа», Он добровольно подчинял волю своего человечества воле Отца, говоря: «впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Таким образом, волю своего человечества Сам Христос здесь прямо различает от Своей Божественной воли, одинаковой у Него с Богом Отцом, через что и являет Себя обладающим не только одной равной с Отцом волей, но и другой, по природе от нее отличной, следовательно — двумя различными волями[367].

Особенный класс доказательств двойства природных воль и действований во Христе представляют свидетельства отцов Церкви. Максим указывает многочисленные и решительные выражения, ясно свидетельствующие о том, что когда отцы говорят о двух волях, то разумеют именно природные воли[368]. Так, в догматическом послании к Стефану, епископу Дорскому (col. 160 — 165) Максим ссылается на следующих отцов Церкви:

на Афанасия Александрийского, который в книге «О воплощении и Троичности» в объяснение слов Мф. XXVI: 39 («Отче Мой! если возможно, да минует…» и т. д.) и 41 стиха («Дух бодр, плоть же немощна») говорит, что Христос «обнаруживает здесь две воли: человеческую, которая по причине немощи (плоти) страшится смерти, и Божественную», которая стоит выше каких бы то ни было ограничений плоти[369];

на Григория Богослова, который, во «И слове о Сыне» говорит: «.. .в седьмых, считай речение, что Сын сошел с неба, чтобы исполнить не Свою волю, но волю Пославшего Его. Если бы это сказано было, — продолжает Григорий Богослов, — не самим Снизошедшим, то мы ответили бы, что слова эти произнесены от лица человека, не какого разумеем в Спасителе (περί του ανθρώπου…, ού του κατά τον Σωτήρα νοουμένου) (ведь хотение Его, как всецело обоженное, не противно Богу), но подобного нам, так как человеческая воля не всегда следует (Божественной), но в большинстве случаев противоречит и противоборствует ей»[370]. В этом последнем положении, нужно заметить, монофелиты находили противоречие тому утверждаемому Максимом положению, что «ничто природное не противно Богу». Если «ничто природное не противится Богу», то на каком основании, возражали монофелиты, Григорий Богослов о человеческой природной воле выразился совсем не так, что она «следует, повинуется Богу», а так: «обыкновенно, в большинстве случаев (ώς τά