Труды - [94]

ПИСЬМО II. К ДИАКОНУ АВРЕЛИЮ

1. После того, как рано утром ты покинул меня, я пребывал один в своей келье и тут овладела мною и стала все больше возрастать надежда на будущие времена, а также отвращение к настоящему, боязнь [Страшного] Суда, опасение наказания и, что было следствием и проистекало из этой мысли, - вспоминание грехов моих, - все это повергло меня в печаль и уныние[843]. 2. Затем, по утомлении уставшей души, поместил я на ложе члены свои и, как обычно бывает в случае печали, [меня] незаметно объял сон, который, хотя зачастую и бывает легче предутреннего забытья и весьма непрочен, все же настолько незаметно и едва уловимо растекается по телу, что, пусть и не переходит в глубокий сон, но [во время него] часто ты, бодрствующий, чувствуешь себя спящим. 3. И вот неожиданно показалось мне, что вижу я святого епископа Мартина, облаченного в тогу, сияющего лицом, со сверкающими как звезды глазами и пурпурными волосами: столь [необычно] явились мне черты тела его и облик, которые я знал, что с великим трудом поддается это нашему описанию: невозможно было смотреть, хотя и можно было узнать. И улыбаясь, протянул он мне небольшую книжицу, которую я написал о его жизни. 4. Я же, святые колена его обняв, попросил, [как всегда], благословения и почувствовал я, что нежнейшим прикосновением возложил он руку свою мне на голову, и между торжественных слов благословения при мне сотворил привычный знак креста. Вскоре усилилось сияние, и в то время как ликом его и образом я не мог насытиться, внезапно стал он стремительно подниматься вверх до тех пор, пока, удалившись на огромное расстояние и вернувшись на пречистое небо, (мы видели как Мартина уносила с собой набежавшая туча), он уже не мог быть видимым. 5. Чуть позже привиделся мне святой пресвитер Кляр[844], ученик его, недавно умерший, вознесенный таким же образом, как и учитель. Я бесстыдно восхотел последовать [за ними], но в то время, как изо всех сил стремился вскарабкаться наверх, проснулся. Возбужденный сном, начал я восхвалять видение, которое узрел, и тут ко мне входит мальчик-прислужник, скорбный ликом своим более обычного, печально говоря что-то. 6. "О каких, - сказал я, - прискорбных делах ты говоришь?" А он отвечает: "Двое монахов только что пришли из Тура: говорят, господин [наш] Мартин умер"[845]. Скажу честно, я упал и заплакал весьма обильно хлынувшими слезами. И даже сейчас, брат [мой], когда я пишу тебе, плачу и никакого облегчения от невыносимейшей боли не получаю. Прошу тебя, когда я сообщу тебе об этом, то раздели мою печаль: ты ведь был сотоварищем моим по любви [к нему]. 7. Потому, приди ко мне поскорей, дабы мы оба оплакали того, кого оба любили. Хотя я знаю, что мужа этого не должно оплакивать: победителя мира и триумфатора над веком сим венчает корона благочестия. Однако не могу я приказать себе, чтобы не болела [душа]. 8. Хотя и отправил я заранее своего заступника [к Всевышнему], но потерял я утешение в этой жизни. Однако, если боль и допускает присутствие хоть частицы разума, я должен радоваться. Ведь он [теперь] сопричислен апостолам и пророкам и, да не будет сказано в обиду всем святым, никому в том кругу справедливых не уступит. Я надеюсь, верю и не сомневаюсь, что наверняка причислен он к тем, кто платье свое омыл в крови и водительством агнца от всякой пагубы навеки избавлен. 9. Ибо хотя по обстоятельствам времени не мог он превзойти мучеников, однако славы их не был лишен, ибо желанием и добродетелью и мог стать мучеником и желал [этого]. И если бы ему во времена Нерона или Деция позволено было принять участие в том сражении, которое тогда имело место, - призываю в свидетели Бога неба и земли, - добровольно бы он пошел на дыбу и добровольно же предал бы себя огню, вставая в один ряд с еврейскими отроками, которые, хотя и [пребывали] в печи посреди пламени, но пели Господу гимны[846]. 10. И если бы ему выпала смерть Исайи, то, никак не уступая поступку пророка, Мартин не побоялся бы быть распиленным пилами. Также, если бы нечестивая страсть преодолела его любовь к обрывистым скалам и крутым горам, то, я уверен и свидетельствую истиной, он бы добровольно ушел из жизни. Если же по примеру учителя язычников он был бы, как то часто бывает, среди прочих жертв отдан мечу[847], то первым из всех, влекомый палачом, кровавую пальму [первенства] получил бы. 11. И уж точно, наперекор всем мучениям и наказаниям, которым немощь человеческая часто уступает, столь неколебимо стоял бы не отклоняясь от исповедания Господа, что, обрадованный каменоломням и сорадуясь распятым, смеялся бы среди любых пыток. 12. И хотя [ничего из] этого он не претерпел, все же Мартин достиг мученичества без крови. Разве не тем же мукам подвергся он за надежду бессмертия человеческим скорбям: голоду, бодрствованию по ночам, наготе, постам, поношению недоброжелателей, преследованию нечестивых, заботам о немощных, тревогам за подвергавшихся опасностям? 13. Кому из страдающих он не сострадал? Кому из соблазняемых не помогал преодолеть соблазн? О ком из падших не сокрушался? Кроме того, эти повседневные против силы человеческой и бессилия духа разные его сражения до тех пор, пока в этой битве со всевозможными искушениями всегда не одолевала побеждающая стойкость, терпение ожидания, невозмутимость выдержки! 14. О, воистину, муж неописуемый: благочестие, милосердие, любовь, которая даже у святых мужей [этого] немощного века слабеет, в нем до конца дней его продолжала возрастать! Я особенно пользовался его добротой, ибо меня, недостойного и совершенно того не заслуживающего, он любил. 15. И снова тут хлынули слезы и из груди вырвался стон. В ком после такого человека я найду подобное утешение, в любви которого была [моя] отрада? Бедный я, несчастный! Обрету ли когда-нибудь, если проживу еще, [спасение] от скорбной мысли, что я пережил Мартина? Будет ли после этого жизнь мне в радость, будет ли день или час без слез? Или с тобой, любезнейший брат, смогу ли я поминать его без слез? Или, когда-нибудь беседуя с тобой, смогу ли я говорить о ком-нибудь ином, как не о нем? 16. Но зачем мне и тебя доводить до слез и плача? Вот, ныне жажду утешить тебя, когда сам себя утешить не могу. Не покинет он нас, верь мне, не покинет. Будет среди говорящих о нем, будет стоять рядом с молящимися. И то, что уже сегодня удостоил он [меня] своим посещением, [означает то, что] будет он являть образ свой во всей своей славе, и постоянным благословением, как совсем недавно делал, защитит нас. 17. Покажет еще идущим за собой образ неба, которому учил наследовать и к которому, как он наставлял, наша надежда должна обращаться, а душа - тянуться. Что же теперь делать, брат [мой]? Поскольку [ныне] я сам себе сотоварищ, не смогу я одолеть этот трудный путь и даже вступить [на него]: столь тяжелое бремя меня гнетет и, придавленному грузом тяжких грехов, не дано [мне] взойти к звездам; влечет меня, несчастного, в ад. 18. Но остается надежда, та единственная, та последняя: если мы не можем сами постоять за себя, то, может быть, по молитве Мартина удостоимся. Но зачем тебя, брат [мой], долго я занимаю письмом столь многословным и задерживаю [твой] приход? К тому же заполненный лист уже не приемлет [большего]. 19. И пусть я заканчиваю нашу беседу, но есть у меня такая надежда: хотя письмо [мое] принесет весть о печали, оно же благодаря сему нашему разговору послужит тебе посланием утешения.