Труды - [111]
Самоуничижение одной стороной своей сближается с аскезой, т. е. с самопреодолением (закон нищеты проистекает из обоих источников); но само по себе оно есть нечто большее, чем аскетическое средство: непосредственное выражение религиозного опыта, у Мартина – сопереживания Христа. Потому-то оно стоит у него в теснейшей связи с любовью, проистекающей из того же откровения Христа. "На устах его один Христос, в сердце его одна любовь, один мир, одно милосердие"[1020]. Мартин молится за своих оскорбителей[1021]. Он выкупает пленных[1022]. Он просит у комита[1023], императора[1024], освобождения узников, прощения опальных. Он не может примириться с тем, что пролилась кровь еретиков, и порывает общение со всем виновным в этом грехе епископатом[1025]. Любовь Мартина находит выражение в жестах, которые могут быть названы этически гениальными. Все мы помним, как он, еще будучи воином и оглашенным, одевает нищего оторванной половиной своего плаща. На восемь столетий упреждая христолюбца Франциска, Мартин целует прокаженного[1026] – акт, в котором мы вправе видеть как выражение любви, так и аскезы унижения.
Любовь его изливается и на животных, с чуткостью, необычной для западного христианина IV столетия. Если бл. Августин с любопытством наблюдает погоню собаки за зайцем[1027], то Мартин в аналогичном случае спасает преследуемое животное[1028]. Сульпиций с удивлением останавливается перед зрелищем этой неоскудевающей любви, редкой, "в наш холодный век, когда она хладеет даже в святых мужах"[1029]. Даже умирающий, Мартин колеблется между любовью к покидаемым братьям и желанием соединиться со Христом[1030].
Быть может, здесь всего уместнее упомянуть о неожиданных чертах юмора в строгом облике Мартина. Ни в стоическом бесстрастии, ни в юродстве смирения они не находят объяснения, но легче всего уясняются, как выражение любви к тварям (подобно юмору Франциска). Замечательно, что немногочисленные примеры "духовного остроумия" Мартина, приводимые Севером[1031], обращены к природе и животным. Таково сравнение остриженной овцы с христианином, отдавшим одну рубашку.
Впрочем, и любовь сближается Сульпицием с аскезой. Любовь Мартина только сострадание, никогда – сорадование: следовательно, она исполняет его скорбью: "чьим горем не болел он? чьим соблазном не уязвлялся? Чья гибель не заставляла его стенать?"[1032] И, перечисляя права Мартина на "бескровное мученичество", Север, вслед за "голодом, бдениями, наготой, постами, поношениями завистников, преследованиями злых", непосредственно приводит "заботу о немощных, беспокойство за подвергающихся опасностям"[1033]. Так господствующая идея аскезы стремится подчинить себе все проявления духовной жизни, первоначально от нее независимые. Аскеза, равнозначащая мученичеству, как источник святости и мощи (virtus) – такова первая и последняя идея Северова жития св. Мартина.
На этом принципе Сульпиций строит целую социальную философию, антикультурную и разрушительную в своих выводах. Принцип аскетического уничижения, "истощания" перерастает форму личной добродетели (смирения) и делается мерилом для суда над миром. Это потому, что в основе его у Сульпиция лежит не опыт собственной моральной нищеты, ("блаженны нищие духом"), а созерцание нищего, истощившего себя Христа. В свете уничижения Христова истлевают все культурные ценности.
Мартин – сын воина, не получивший никакого образования[1034]. Это не мешает прелести его бесед и глубокому проникновению в смысл св. Писания[1035]. Все остальное в науке для Севера – утонченного ритора – вредный вздор. С обычным тщеславием обращенных литераторов[1036], он старается извинить свой будто бы "необработанный слог"[1037]. Но к чему все это? "Царство Божие не в красноречии, а в вере... Долг человека искать вечной жизни, а не вечной памяти"[1038]. "Какую пользу получило потомство, читая о битвах Гектора или о философии Сократа? Когда не только подражать им глупость, но безумие не нападать на них самым жестоким образом"[1039].
Эти выпады против античной культуры в устах Севера не новы; они общи у него с бл. Августином, Иеронимом, почти всеми его современниками. Оригинальна для Севера суровость в отвержении социальных форм жизни. Он ненавидит деньги даже тогда, когда они употреблены на доброе дело. Один святой пресвитер из Киренаики отказывается взять десять солидов, дар для своей бедной церкви, с таким обоснованием: "Церковь не строится золотом, но разрушается им"[1040]. Так и Мартин бросает дары, полученные им от императора, – "как всегда, на страже своей бедности"[1041]. Впрочем, мы видим Мартина, принимающим денежные суммы, – но для выкупа пленных, – и расточающим их на эту благую цель прежде, чем тяжелое бремя золота достигло монастырского порога[1042]. В монастыре Мартина нет места никаким искусствам или ремеслам, кроме письма; да и тем занимаются малолетние[1043].
Служба государству "бесполезна"[1044]. Мартин считает несовместимой воинскую службу со званием христианина и бросает ее перед битвой. "Christi ego miles sum: pugnare mihi non licet"
