Труды и дни мистера Норриса. Прощай, Берлин - [8]

– Сколько себя помню, я всегда придерживался правила: на каждый день недели у меня должен быть свой костюм. Вам это может показаться пижонством, но если бы вы только знали, как много значило для меня – в самые критические минуты – ощущать, что я одет в полном соответствии с внутренним настроем. Мне кажется, весьма немаловажный фактор, если вы хотите быть уверены в себе.

За спальней настала очередь столовой.

– Обратите внимание на стулья, – сказал мистер Норрис и добавил, к некоторому моему удивлению, – смею вас уверить, что этот гарнитур был оценен в четыре тысячи марок.

Из столовой мы прошли по коридору на кухню, где меня представили суровому на вид молодому человеку, который как раз заваривал чай.

– Это Герман, мой мажордом. Был у меня давным-давно, еще в Шанхае, один китайчонок, так вот эти двое делят между собой звание лучшего повара, который когда-либо у меня служил.

– А что вы делали в Шанхае?

На лице у мистера Норриса появилось неопределенное выражение:

– Хм. А что вообще делают люди, оказавшись в том или ином месте? Наверное, можно сказать, что я ловил рыбку в мутной воде. Н-да… Заметьте, речь в данном случае идет о тысяча девятьсот третьем годе. Мне говорили, что сейчас там все переменилось до неузнаваемости.

Мы вернулись в гостиную; за нами с подносом шел Герман.

– Такие нынче времена, – изрек мистер Норрис, приняв чашку чая, – тебе мешают жить, а ты мешаешь ложечкой чай.

Я неловко улыбнулся. И только некоторое время спустя, узнав его получше, я понял, что такого рода замшелые шутки (у него их был целый репертуар) вовсе и не были предназначены для того, чтобы кого бы то ни было смешить. Они всего лишь входили на правах непременных составных частей в тот или иной из его маленьких повседневных ритуалов. Вовремя не сказать подобающую к случаю шутку было бы все равно что совершить бестактность – скажем, забыть поблагодарить человека, который оказал тебе любезность.

Отправив положенный ритуал, мистер Норрис погрузился в молчание. Его, должно быть, сильно тревожила недавняя неприятная сцена. Как обычно, когда меня предоставляли самому себе, я принялся разглядывать его парик. Должно быть, я уставился на него совсем уж невежливо: мистер Норрис внезапно вскинул глаза и перехватил мой взгляд. И весьма удивил меня, спросив просто и прямо:

– Что, съехал?

Я покраснел как рак и совершенно потерялся:

– Разве что самую малость.

И тут я прыснул со смеху. Вернее, рассмеялись мы оба. В ту минуту я готов был броситься ему на шею. Мы наконец-то озвучили эту тему, и облегчение было столь глубоким и взаимным, что более всего мы походили на парочку, только что признавшуюся друг другу в любви.

– Надо бы чуть-чуть его поправить, влево, – сказал я и с готовностью протянул руку. – Позвольте, я…

Но тут я, похоже, все-таки перегнул палку.

– Боже мой, оставьте! – выкрикнул мистер Норрис, невольно отпрянув назад. Через миг он снова взял себя в руки и страдальчески мне улыбнулся: – Боюсь, что в данном случае речь идет об одном из тех – э – таинств туалета, с которыми лучше иметь дело в тиши будуара. Прошу меня простить.

– Боюсь, что этот сидит не самым лучшим образом, – продолжил он, вернувшись через несколько минут из спальни. – Мне он никогда особо не нравился. Он у меня проходит по второму, так сказать, разряду.

– А сколько их у вас в таком случае?

– В общей сложности три, – мистер Норрис принялся разглядывать ногти на руках: скромная гордость владельца.

– И подолгу они служат?

– Как ни жаль, но хватает их – всего ничего. Мне приходится покупать себе новый примерно каждые восемнадцать месяцев, а денег они стоят просто немыслимых.

– Сколько примерно, если не секрет?

– От трехсот до четырехсот марок. – Информация, судя по его тону, была вполне серьезная и даже деловая. – Мастер, который их для меня делает, живет в Кёльне, и мне приходится лично ездить к нему на примерки.

– Этакое, должно быть, для вас неудобство.

– И не говорите.

– А можно еще один вопрос? Как вы умудряетесь делать так, чтобы они с вас не падали?

– Тут есть такой маленький кусочек клейкой ленты, – мистер Норрис понизил голос до шепота, так, словно речь шла о величайшей в мире тайне. – Прямо вот здесь.

– И – неужели этого достаточно?

– Для обычной повседневной носки и тряски – вполне. Хотя вынужден признаться, бывали в моей пестрой жизни такие моменты, при воспоминании о которых меня бросает в дрожь, такие моменты, когда, можно сказать, все было потеряно.

После чая мистер Норрис провел меня в свой кабинет, который как раз и находился за третьей ведущей из гостиной дверью.

– Здесь у меня хранятся несколько весьма ценных книг, – сказал он мне. – Несколько книг более чем занятных.

Тон у него сделался жеманным и многозначительным. Я на-гнулся, чтобы прочесть названия на корешках: «Девчонка с золотым хлыстом», «Камера пыток мисс Смит», «Заточенный в женской гимназии, или Интимный дневник Монтегю Доусона, флагелланта». Так я получил первое беглое представление о сексуальных пристрастиях мистера Норриса.

– Когда-нибудь я покажу вам и другие сокровища из моей коллекции, – игриво добавил он, – когда буду в достаточной степени в вас уверен.