Трудный путь к диалогу - [10]

Грину, видимо, знакомы и взгляды тех коммунистов, которые считают, что у "христиан есть основания, чтобы участвовать в движении за демократические перемены и содействовать построению более справедливого общества".

С другой стороны, писатель хорошо знает о так называемом "богословии освобождения", которое было популярно среди латиноамериканских католиков в 60-70-е годы. Именно идеи "богословия освобождения" звучат в эпилоге романа Грина "Комедианты". При погребении повстанцев гаитянский священник-метис говорит: "Церковь живет в мире, она часть мирских страданий, и, хотя Христос осудил ученика Своего, отсекшего ухо рабу первосвященника, сердца наши с теми, кого муки людские побуждают к насилию. Церковь против насилия, но равнодушие она осудит еще суровее. На насилие может подвигнуть любовь, от равнодушия же этого ждать нельзя. Одно есть несовершенство милосердия, другое - совершенный облик себялюбия..."

Грин убежден, что именно "протест против несправедливости", стремление защитить страдающих создают мост между марксистами и христианами. Эта мысль писателя подтверждается опытом европейского Сопротивления, а православным людям она понятна по опыту Отечественной войны, когда они, словно забыв о недавних трагических событиях-о гибели сотен тысяч верующих, жертв сталинского террора, - сохранили дух солидарности, сражались и трудились вместе со своими неверующими согражданами.

Герои "Монсеньора Кихота" постоянно приходят к выводу, что оба живут верой, в частности верой в лучшее будущее, хотя каждый понимает его на свой лад, что в той и другой "партии" есть как истинные последователи, так и те, кто использует ее для удовлетворения своего властолюбия, карьеризма или для того, чтобы сбросить с себя груз ответственности. Монсеньор уважает искренность взглядов своего спутника. Мало того, в мечтах он представляет себе, "как будет крепнуть их дружба и углубляться взаимопонимание и даже наступит такой момент, когда их столь разные веры придут к примирению".

Что это? Очередной парадокс Грэма Грина? Или еще одна попытка сблизить евангельское учение и марксизм? Такие попытки действительно существовали, и Грину они известны. Наши читатели могли познакомиться с ними через книгу Хьюлетта Джонсона "Христиане и коммунизм", изданную в русском переводе в 1957 году. Покойного настоятеля Кентерберийского собора настолько увлекла эта идея тождества двух доктрин, что в своей книге он дошел до весьма странного утверждения, будто Иисус Христос лишь провозгласил нравственный идеал, а Сталин осуществил его на практике...

Но даже если оставить в стороне подобные эксцентричности, вызвавшие в Англии настоящий шок, и взять идею в ее умеренной форме, Грин вряд ли целиком ее разделяет. Он прежде всего имеет в виду общие черты "двух вер" и возможность их конвергенции в жизненной практике.

И все же ради сближения марксизма и христианства Грину, быть может невольно, приходится упрощать и то и другое. Разбросанные по книге цитаты из "Манифеста Коммунистической партии" и трудов Отцов Церкви нехарактерны и маловыразительны. И едва ли верна аналогия между "Манифестом", христианской классикой и обветшалыми рыцарскими романами, которые читают и которым верят одни чудаки.

В рассуждениях отца Кихота совсем незаметны те перемены, которые произошли в католическом христианстве после II Ватиканского Собора (может быть, этим подчеркнута провинциальность монсеньера?). Нравственные доктрины по-прежнему заключены для него в прокрустово ложе нудной казуистики. Болезненная и трудная проблема регуляции рождаемости выглядит в дискуссиях друзей почти фарсом. Не желая, видимо, чтобы его сочли безоговорочным апологетом Церкви, Грин вкладывает в уста отца Кихота мало убедительных доводов и не отдает преимущества ни одной из спорящих сторон.

В результате, хочет того Грин или не хочет, коренное различие христианства и марксистского атеизма в романе почти стирается.

Остается только поверхностное сходство.

И здесь и там - вера в будущее; и здесь и там - мечта о лучшей участи для людей; и здесь и там - столкновение между бюрократами и энтузиастами.

В действительности дело обстоит куда сложнее.

Можно принять точку зрения писателя, считающего, что в обоих случаях мы имеем дело с определенной суммой верований. Ведь как нельзя эмпирически доказать реальность Высшего Начала и грядущего Царства Божия, так нет эмпирических доказательств неизбежности наступления на Земле светлого будущего. История скорее, напротив, свидетельствует, что тирания и варварство возвращаются вновь и вновь с неизменным упорством.

И если Грин называет христианство и марксизм "верами", это не значит, что он умаляет их роль и ценность. Именно интуитивная вера рождает различные формы мировоззрений, для которых уже потом люди подыскивают обоснование и подтверждают их научными и логическими аргументами. Даже для естествознания вера оказывается важной предпосылкой. Эйнштейн, в частности, подчеркивал, что нельзя изучать природу, не веря в то, что она рационально устроена.

Люди обычно уподобляются слепцам из индийской притчи, которые пытались определить, что такое слон, ощупывая отдельные части его тела. Ни интуиция, ни эмпирическое, ни логическое знание не могут охватить во всей полноте Многомерную Реальность. Отсюда и разнообразие, противоречивость, расхождение верований.