Трудные дороги - [25]
На мокрых лугах нашли съедобные луковицы — их надо было съесть с сотню, чтобы почувствовать относительную сытость. А чтобы найти сотню луковиц, надо потратить много времени — лучше это время идти, подвигаясь к цели.
Начался величественный кедровый лес, — внизу, у могучих стволов, кучами лежала ореховая шелуха, может быть набросанная белками. Рылись в этих кучах, надеясь найти орешки, но их не было: белки работали чисто. Наверно, знающие тайгу люди нашли бы в ней пищу, — для нас, горожан, тайга оставалась закрытой кладовой.
На заболоченном лугу из-под ног с тревожным свистом вылетел кулик. Поискали в траве — гнездо, в нем два еще голых крохотных птенчика. С нетерпением свернули им шейки, развели костер и долго варили куличков в котелке, полном воды. А когда сняли котелок с огня и пошарили в нем ложками, неприятно удивились: куда делись кулички? Не осталось даже косточек: птенцы разварились без остатка. Все же выхлебали весь кипяток: в нем должно быть что-то питательное.
Лес кишел дичью. В зарослях, в речке, кричали утки — они плавали совсем близко, но палкой или камнем не подобьешь. Шныряли глухари, тетерки — если бы охотничье ружье! Тогда пищей мы были бы обеспечены. На песке у речки не раз видели свежие следы медведя — дальше шли озираясь, боясь опасной встречи…
Еды не было, пустые желудки ныли и силы убывали! с каждым часом. Но надо идти и идти,, пока не свалимся. Тогда будем ползти — ползти и жевать траву, мох, зеленые ягоды, но ползти, по берегу этой реки, она должна же нас куда-то привести! Не может не привести!
Мы вырубили палки и шли, опираясь на них, помогая ногам руками. Только бы идти, только бы ближе к цели.
А вокруг — буйное неистовство. Цвели травы, разливая пьяный запах, кусты вставали пестрой стеной, отчаянно и радостно, не в силах справиться со своим чувством, пели и кричали птицы, жужжали и звенели шмели, осы, пчелы — залитое неуемным солнечным зноем, казалось, все это сплеталось, подчеркивая нашу невключенность в себя, нашу чужесть хмельному разгулу жизненной силы. Как будто мы, кое-как ковыляющие в этом разгуле, уже обречены. И душа мутилась: разве мы — уже мертвые?..
На четвертый день после гор, в полдень, легли на берегу отдохнуть. Ноги больше не слушались, в голове шумело. Солнце било в глаза, но казалось черным; оно расплывалось оранжевыми кругами. Я с трудом поднял ноги на полузасыпанный песком ствол упавшего дерева и. забылся или задремал.
Сколько я пролежал, не знаю. Как будто долго, а по времени не могло быть больше часа, от силы двух часов. Я даже не очнулся, а только приподнял веки, — в мозгу отметилось: в двух-трех шагах, у самого берега, спокойно плывет утка, за ней — выводок утят. А на бревне, рядом с моими ногами, на тонких ножках насмешливо покачивается кулик.
Утка ли с утятами, — опять так близко пища! — или кулик, заставили меня очнуться. Скорее кулик — я не ужаснулся, но что-то отдалось во мне: кулик, наверно, считает меня мертвым, как и дерево, на котором он стоит.
Если бы я мог думать, вероятно, я подумал бы так: может быть, я действительно умер и меня больше нет? Потому что я не ощущал себя: вместо меня лежала какая-то тупая неподъемная тяжесть, ничего, кроме этой тяжести, не способная ощущать. Как будто жизнь уже ушла из меня.
И не думая, потому что сознание не работало и думать я не мог, не я, а эта тяжесть поняла, что она должна начать шевелиться, двигаться, для того, чтобы продолжать быть. Невероятным усилием я сдвинул омертвевшие ноги с дерева, перевалился на живот — рядом неподвижно лежал Хвощинский. Я навалился на него, расталкивал и что-то мычал. Он тоже очнулся и зашевелился. Я пополз, потом поднялся на колени, пополз на четвереньках — тело медленно, как после наркоза, приходило в себя. Тяжело ворочаясь, возвращалось и сознание, хотя перед глазами все заволочено какой-то мутью. С трудом поднялся на ноги и заковылял — за мной ковылял Хвощинский.
После этого не прошло и часа, как снова воспрянули духом: мы наткнулись на свежую порубку. Это не мираж: над самой водой, на пригорке, остался толстый пень, кругом куча щепок. Дерево срубили топором, этой весной. Его очистили от коры; вот и след, как его тащили в воду. Мы чуть не задохнулись от радости: за две недели первый след человека! Жилье тут, совсем рядом: в тайге незачем рубить деревья далеко.
Мы забыли о пустых желудках, у нас прибыло сил. Пошли быстрее и снова увидели порубку, еще и еще: тут с выбором срубили десятка два деревьев и сплавили по реке. А вот и стожок прошлогоднего сена! Больше нечего сомневаться: травы тут под боком сколько хочешь. Тут, под боком, и село.
Заковыляли изо всех сил: за следующим мысом, за следующим поворотом речки покажутся избы. Но их не было. По-прежнему глухой лес, заросли кустарника. Берега все больше заболочены, спускаются низинами почти вровень с водой, приходится идти чуть не в брод, а села нет и нет. Куда оно запропастилось? Мы видели порубки, стожок сена — почему же нас все еще окружает тайга и опять нет и признака человека?
Скрылось за горами солнце, от земли поднялась дымка вечера, а села нет. Мы шли из последних сил. Неужели не доберемся, неужели свалимся где-нибудь в километре от жилья?
Г. Андреев это псевдоним Геннадия Андреевича Хомякова. Другой его псевдоним: Н. Отрадин — писатель, журналист, родился в 1906 году. В России в тридцатые годы сидел в лагере. Воевал. Попал в плен к немцам. Оказавшись в Германии, эмигрировал. Жил в Мюнхене, где работал на радиостанции «Свобода» Там же работал И. Чиннов, и они познакомились. С 1967 года Г. Андреев Хомяков поселился в США. Он писал прозу, в основном автобиографического характера. В 1950-м вышла повесть Г. Андреева «Соловецкие острова», потом очерки и рассказы «Горькие воды», повести «Трудные дороги», «Минометчики».
Г. Андреев это псевдоним Геннадия Андреевича Хомякова. Другой его псевдоним: Н. Отрадин — писатель, журналист, родился в 1906 году. В России в тридцатые годы сидел в лагере. Воевал. Попал в плен к немцам. Оказавшись в Германии, эмигрировал. Жил в Мюнхене, где работал на радиостанции «Свобода» Там же работал И. Чиннов, и они познакомились. С 1967 года Г. Андреев Хомяков поселился в США. Он писал прозу, в основном автобиографического характера. В 1950-м вышла повесть Г. Андреева «Соловецкие острова», потом очерки и рассказы «Горькие воды», повести «Трудные дороги», «Минометчики».
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.