Трудное время - [28]

Прошло несколько минут.

— Кушать не будете? — угрюмо спросил его лакей.

— А?

Щетинин как будто очнулся.

— Кушать не будете? — тем же тоном и так же угрюмо повторил лакей.

— Нет, не буду.

Лакей хотел было уйти.

— Постой! Что… а-а… барыня уж легла, не знаешь? — сбиваясь и разглядывая газету, спросил Щетинин.

— Не могу знать.

— А-а… здоровы… здорова она?

— Не могу знать.

Щетинин нахмурился и исподлобья посмотрел на лакея: лакей, заложив одну руку за спину, а в другой держа сапоги, стоял у притолоки и тоже исподлобья смотрел на барина.

— Что это у вас за привычка, — раздражительно начал Щетинин: — «не могу знать» да «никак нет»? Черт знает, точно рекруты какие-то!

Лакей переступил с ноги на ногу и продолжал молча смотреть на барина.

— Просишь, кажется, ведь — нет!

Молчание.

— Последний раз тебя прошу: не говори так, сделай милость!

— Слушаю-с.

Щетинин махнул рукой.

— Ступай! ступай уж! — говорил он умоляющим голосом.

Лакей ушел…

Щетинин поправил газету, хлопнул по ней ладонью и принялся было читать; но сейчас же забарабанил пальцами по столу и загляделся на подсвечник. Тихо стало: слышно, как на дворе лошадей отпрягают… вдруг где-то, в дальних комнатах, что-то стукнуло, и зашуршало женское платье. Щетинин вздрогнул, поднял голову и начал прислушиваться: пол заскрипел… шелест все ближе и ближе… вот прошла в залу… задела платьем за стул… повернула в столовую…

— Друг мой, прости меня, — говорила Марья Николавна, входя в кабинет.

Щетинин бросился к ней и крепко схватил ее за обе протянутые к нему руки.

— Я тебя огорчила, — прости! Я сама теперь вижу, что ты все-таки хороший, хороший человек.

Щетинин положил ей на плечи свои руки и нежно смотрел ей в глаза.

— Это совсем не нужно было, что я наговорила тебе. Я ужасно раскаивалась…

Она сказала все это нежным, но твердым голосом; в глазах были слезы.

— Ну, полно, полно, — говорил Щетинин, целуя ее в голову.

— Нет, знаешь, я после, как ты уехал, целый день и тогда ночью тоже все думала, думала… Все свои мысли передумала сначала.

— Сядем, — сказал он, обняв жену и усаживая ее на диван. — Ну, что же ты выдумала?

Он вздохнул, прислонился головою к ее плечу и закрыл глаза.

— Как же ты меня измучила-то!

— Прости!

— Ну, да что тут! Это все пустяки. Нет, я уже вообразил, что… Впрочем, рассказывай, рассказывай!

— Что ты вообразил?

— Все вздор. Ведь уж прошло, так чего же еще? А ты мне вот что скажи: что это с тобой случилось?

— Да как тебе сказать? Не знаю. Мне кажется, что со мной ничего особенного не случилось, а так вдруг представилось мне, что вот все это — лечение там и что хозяйством я занимаюсь, что все это ужасные глупости.

— Да почему же? Ведь прежде это тебе не приходило в голову.

— Прежде? Видишь ли. Как бы тебе это рассказать? До сих пор я все еще чего-то ждала, до последней минуты ждала; я не рассуждала, я и не думала даже ничего, я просто верила, что так нужно почему-то. Ты мне сказал тогда, давно еще: Маша, займись хозяйством, пожалуйста! Ну, я и стала заниматься; потом пришли больные мужики, ты мне сказал: Маша, ты бы там пошла поглядела, что у них. Я и стала лечить. Ну, и ничего. Я так все и жила и жила… Я точно будто во сне была все это время. А тут вдруг эти споры начались…

— Так это значит…

— Что?

— Нет, ничего, ничего. Так что же дальше-то?

— Сначала мне казалось, что это он так, нарочно; потом одно время, помнишь, когда он все советовал тебе судиться с мужиками. Ведь он смеялся тогда. В это время я не знаю что, я просто готова была убить его. Я только не говорила тебе, а я все об этом разговоре думала, припоминала каждое слово… А ведь это все правда.

— Что правда?

— Да что он говорил. Правда ведь? Да?

— Мм…

— Нет, в самом деле, подумай: что мы такое делаем?

— Помещики как помещики.

— Меня это мучило ужасно. Ну, положим, ты вот все говоришь, что ты там пример, что ли, им хочешь показать, ну я не знаю. Нет, а я-то что же тут?

Щетинин ничего не отвечал. Он, нахмурившись, глядел в окно и отвертывал кисть у своего халата. На дворе начинало светать.

— Вспомнила я, — помолчав немного, заговорила опять Марья Николавна. — Вспомнила, как мы с тобой сначала говорили там о разных жертвах, а теперь посмотрела: какие же это жертвы? Это так, забава. Занимаюсь я этим или нет, — решительно все равно. Да и что это за занятие? Обед заказать, белье отдать выстирать, — так это и без меня само собой сделается; а там пластырь какой-нибудь дать мужику, так я еще и не знаю, что я даю. Может быть, ему даже еще хуже будет от этого. Я ведь не училась быть доктором и ничего не умею. Так что же я могу сделать?

— Ну, расскажи-ка лучше, что же ты придумала, — прервал ее Щетинин.

— А вот что, — сказала она, приложив палец к щеке и как будто во что-то всматриваясь. — Я теперь все поняла. Ты тут совсем не виноват.

Щетинин немного повел бровями.

— Помнишь, тогда с мужиками ты все хлопотал, чтобы они… как это?

— Ну, да, ну, да, — нетерпеливо сказал Щетинин.

— Чтобы у них все было общее. Как это называется?

— Да все равно. Так что же ты-то думаешь теперь?

— Погоди, не перебивай меня! Что я хотела? Да. Вот ведь ты тогда ошибся.

— Ошибся, — тихо ответил Щетинин.