Трудная любовь - [4]

Утром русские заняли город. Нас с Янеком отправили в госпиталь. Я просила сообщить, где похоронили русского юношу, и мне сообщили. Город несколько раз переходил из рук в руки, и нас вскоре эвакуировали в Россию. Там мы прожили два года. Вернувшись в Прагу, я поклялась привезти Янека сюда поклониться праху того человека, который ценою своей жизни спас его, — еле внятно закончила Ева.

Полина Ерофеевна точно не слыхала ее последних слов. Притупившееся за годы горе после томительной ночи и рассказа Евы Марек с новой силой вырвалось наружу.

— Ему было девятнадцать лет! — простонала она. — Сын, мой сын! Мой мальчик! — и, упав на колени перед холмиком, усыпанным белыми лилиями, Полина Ерофеевна безудержно зарыдала.

Ева в тяжком раздумье стояла на коленях рядом с ней, не зная, какими словами облегчить горе этой близкой ей женщины.

— Не плачьте! Не плачьте! — Ян настойчиво пытался поднять Полину Ерофеевну с земли. — Это, наверное, очень тяжело, но вы не плачьте, — он глубоко вздохнул и твердо добавил: — Я стараюсь быть таким, как он. — В его голосе было столько наивной искренности, что Полина Ерофеевна невольно подняла голову.

Детское лицо Яна с чуть заметным золотистым пушком над верхней губой дышало цветом живой юности, и Полина Ерофеевна подумала: «Ведь и его ждет участь моего Юрия, если война повторится».

Она встала с колен, привлекла к себе голову мальчика и поцеловала в высокий лоб, как целовала своего сына.

— Я прошу вас, — тихо, останавливаясь после каждого слова, сказал Ян, — приходите сегодня на наш концерт.

Полина Ерофеевна не могла ему отказать. Этот мальчик стал ей дорог: ведь в нем была частица ее Юрика. И вечером, хотя чувствовала себя совсем больной, она пошла на концерт, как обещала.

Первые же звуки захватили ее своей силой и красотой. Скрипка оживала в руках Яна то страстным, бурным порывом стихии, то неясным лепетом ребенка. Песня росла и ширилась с каждой минутой. Вот в дивное сплетение звуков скрипки и оркестра влился чистый, глубокий голос певицы. Ева подошла к рампе, развела руки, будто хотела обнять весь мир. Она пела по-чешски, но Полина Ерофеевна понимала ее. Ева пела людям о радости материнства, о первой улыбке ребенка, о том, что его ждет жизнь, полная великих, светлых дел, пела о том, за что отдали свои жизни миллионы сынов и дочерей земли. Она пела о мире.

НЕЗАБУДКИ

Вечерняя прохлада, полная неясных ароматов, сменила зной минувшего июньского дня. Последние лучи солнца скользнули по верхушкам деревьев и, на миг окрасив их пурпуром, утонули в темной чаще леса.

Из ярко освещенной комнаты в прозрачный сумрак террасы врывалось шумное молодое веселье, звон бокалов и частое задорное: «Горько! Горько!»

На террасе тихо разговаривали двое, не замечая третьего, чье присутствие выдавал красный огонек папиросы.

— Ну вот. У Сони будет теперь своя семья, — вздохнул высокий мужчина и, вздернув на коленях брюки, сел на парапет. — А ты еще ничего не решил? Опять поедешь один? Отпуск ведь твой кончается…

— Не знаю, — нехотя ответил другой, пытаясь скрыть волнение. Он стоял маленький, ладный, плотно обтянутый армейским кителем и, чуть прижмурив глаза, смотрел поверх головы своего приятеля.

Тот решительно хлопнул ладонью по барьеру и, не унимаясь, продолжал:

— А я бы на твоем месте подумал обо всем именно сейчас, пока Наташка мала. Вот так, Алеша.

Заложив руки за спину, Алексей упруго покачнулся на носках и усмехнулся.

— Так ты что думаешь: чужая женщина заменит Наташке мать лучше, чем моя родная сестра?

— Чудак, да не чужая женщина, а твоя будущая жена! К тому же неизвестно, как отнесутся к твоей дочери муж и свекровь Сони…

— Меня, Борис, не переубедишь, — раздраженно перебил товарища Алексей. — Я на себе все это испытал. Мачеха, она и есть мачеха.

— Но ведь вы с Надей любите друг друга. Ты хоть пытался узнать у нее, как она относится к ребенку? — Поправив на носу большие роговые очки, Борис засунул руки в карманы светлых брюк и решительно встряхнул головой. — Тогда брось морочить Наде голову.

Алексей все так же покачивался на носках, глядя куда-то в темноту сада.

Сзади заскрипело плетеное кресло. Собеседники резко обернулись.

— Иван Петрович, вы, что ли? — крикнул Борис, вглядываясь в лицо мужчины.

— Я, — отозвался Иван Петрович. Он подошел, взял Алексея под руку и душевно заговорил: — Прошу прощенья, что невольно подслушал ваш разговор. Борис прав: Надя — умная девушка. Главное, обстоятельная. Она сумеет воспитать ребенка. Учтите мудрость народную: не та мать, которая родила, а та, что воспитала. Я вот никогда, друзья, не тревожил прошлого…

— Расскажите, расскажите, — обрадовался Борис.

Иван Петрович, опустившись на ступеньку крыльца, пригладил седеющие волосы, достал из нагрудного кармана кителя тяжелый серебряный портсигар.

— Курите.

Три блуждающих огонька вспугнули надвигающуюся тьму.

— Женился я еще студентом и, конечно, по любви, — тихо начал пожилой мужчина. — Учились мы с женой в одном институте и жили, как говорится, душа в душу. Через год у нас родилась Ольга.

— Так разве Татьяна Васильевна не мать Ольги? — удивленно спросил Алексей.