Трудная любовь - [13]

— Ничего бабенка!

— А косы-то, косы! — оглядывали ее со всех сторон казаки. Никогда в жизни никто не оскорблял Галимэ так жестоко. Ни один мужчина, кроме мужа и сына, не видел ее лица открытым.

«О всемогущий алла, что я им сделала? Зачем ты позволяешь так надругаться над слабой женщиной?» — мысленно взмолилась она, прикрывая дыру на платье руками.

Есаул ткнул ей клинком в руку:

— Еще закрывается, ведьма! А ну пляши, швидче!

Галимэ вся подобралась, напружинилась и вцепилась в повод коня есаула.

— Что я тебе сделала, собака?! — поднявшись на носки, она хотела плюнуть в желтое одутловатое лицо чубатого, но тот резко толкнул ее ногой в грудь.

— Но-но! Не балуй!

Галимэ упала. Два верховых подняли ее ударами нагаек.

— Иди, иди, покудова не пристрелили…

Галимэ не слышала, как ругались женщины, не видела, как они закидывали казаков вареной картошкой, солеными огурцами и другой снедью. Она даже не чувствовала физической боли: неужели бог не принял ее молитвы, чем она провинилась перед ним?

Обессиленная, она рухнула на колени в дорожную пыль.

— О великий! Тебе одному молилась я всю жизнь. Я выполняла все законы шариата, так покарай же неверных!

Простерев руки к небу, Галимэ ждала минуту, другую. Она слепо верила, что сейчас бог накажет ее врагов. Но ничего не изменилось. У тюрьмы по-прежнему кричали казаки, разгоняя нагайками взбунтовавшуюся толпу.

Руки Галимэ упали на колени.

— Я знаю, алла, ты сердишься на меня за Ахмета. Ты не любишь его бога. Поэтому не хочешь карать моих врагов. — Она раскачивалась из сторону в сторону, и ветер трепал ее роскошные черные волосы.

— Совсем рехнулась баба, — казаки переглянулись и, засунув за голенища свои нагайки, повернули обратно.

Женщина медленно поднялась с земли, ее бледное лицо светилось решимостью.

— Тогда, алла, это сделаю я сама. — В жилах Галимэ текла горячая кровь ее предков.

…Впервые за сорок лет своей жизни Галимэ брела по городу с открытым лицом. Она еще ничего не придумала, но точно знала, что отомстит. Когда мимо проходили казаки или проезжали конные, она по привычке отворачивала лицо и закрывала его рукавом, но в глазах ее вспыхивал недобрый огонь.

Время давно перевалило за полдень, солнце накалило непокрытую голову женщины, в горле пересохло, а Галимэ все ходила из улицы в улицу в смутной надежде встретить Молчанова. «Почему он не пришел? Ведь он мог бы дать мне нужный сосет. Может быть, он уже и был, пока я тут ходила?» — подумала Галимэ и внезапно остановилась. Навстречу два казака вели арестованного. На его усах и разорванной рубахе запеклась кровь. Человек шел медленно, с трудом переставляя босые ноги. Иногда он поднимал голову и оглядывался по сторонам, словно хотел кого-то увидеть.

— Двигай ногами, сволочь! — поминутно подталкивал арестанта плотный чернявый конвойный. Другой, белобрысый и щуплый, семенил сбоку, поднимая сапогами рыжую пыль.

Но человек по-прежнему не спешил. А когда поднимал голову, хорошо было видно его лицо в огромных кровоподтеках.

Галимэ прижалась к забору и схватилась руками за горло.

Степан!..

— Не тревожьтесь, ханум. Сокол улетел в степь, — сказал он по-татарски, когда с ней поравнялся.

— Молчать! — заорал конвойный и так толкнул Молчанова в спину, что тот упал лицом в песок и застонал.

Ахмет жив… Степан не будет обманывать ее… Может быть, из-за нее его арестовали… — глаза Галимэ растерянно перебегали с места на место и остановились на большом камне с острыми краями, валявшемся у ее ног.

— Вставай, разлегся! — конвойные пинками и ударами прикладов старались поднять Степана.

А Галимэ уж ничего не видела, кроме черного затылка и жирной красной шеи стражника. Она схватила камень обеими руками и изо всей силы ударила им по голове нагнувшегося казака. Конвойный как-то странно крякнул и повалился на бок. Белобрысый прицелился в Степана, когда тот стал подниматься, но Галимэ с проворством кошки повисла на стволе винтовки. Пуля взвихрила песок у ног Молчанова.

— Беги, эфенди, беги! Ты должен жить, беги, — задыхаясь, хрипела Галимэ. Казак выворачивал женщине руки, но недаром они когда-то свободно поднимали целый мешок муки.

Степан какой-то миг колебался. Если бы жизнь его принадлежала только ему… Но выбирать было некогда: на выстрел конвойного спешили казаки. Степан в бессильной ярости заскрипел зубами.

— Спасибо, мать. Мы не забудем тебя…

Стражник кинулся следом за ним в калитку соседнего двора, но женщина из последних сил уцепилась за гимнастерку казака…

Галимэ знала, куда ведут ее, но ни один мускул не дрогнул на спокойном, словно выточенном из самшита, лице женщины. Неожиданное ощущение своей собственной силы выпрямило ее усталую спину.

Наверное, они очень боятся, раз избитую, измученную женщину ведут пять здоровых, вооруженных мужчин. Если бы сейчас ее видел Ахмет!.. Она тяжко вздохнула и подняла глаза. «О алла, благодарю тебя за него. Но, видно, я очень прогневила тебя, раз взамен ты требуешь мою душу».

И словно бросая вызов своему богу, перед которым она трепетала всю жизнь, Галимэ гордо подняла голову: «Я готова».

ЛЕСНИЧИХА

Главный агроном Багарякской РТС Михаил Петрович Серебряков, когда приезжал в Огневское, всегда останавливался в лесной сторожке у Карповых. С ними он познакомился два года назад, по приезде в РТС, где работали оба сына лесника.